Об этом человеке в уполномоченных церковных СМИ практически не упоминается. На официальном сайте Патриархии его упомянули всего один раз — месяц назад, после пятнадцатилетнего молчания. В Википедии — очень короткая статья. Из неё мы можем лишь узнать, что отец Георгий — протоиерей Русской православной церкви, участник диссидентского движения в СССР и член Московской Хельсинкской группы.

Архиепископ Курский и Белгородский Хризостом

«В ноябре 1979 года архиепископ Курский и Белгородский Хризостом рукоположил меня во иерея и послал на отдалённый сельский приход со словами: «Четырнадцать лет там не было службы. Храма нет, и прихода нет. И жить негде. Восстановите здание церкви, восстановите общину - служите. Не сможете, значит, вы не достойны быть священником. Просто так махать кадилом всякий может, но для священника этого мало. Священник сегодня должен быть всем, чего потребует от него Церковь». - «А лгать для пользы Церкви можно?» - «Можно и нужно».

Такими словами начинается книга отца Георгия «Записки сельского священника «, опубликованная им в 2005-м году. Цитата мне напомнила известный негласный афоризм «Кто в церкви послужил, тот в цирке не смеётся и в дурдоме не плачет». Его судьба чем-то похожа на судьбу отца Павла Адельгейма, о котором дьякон всея Руси Андрей Кураев отозвался так: «Последний свободный священник Московской Патриархии». Но дьякон ошибался.

Родился отец Георгий в Киеве, где он прожил девять лет. Папа – инженер-экономист, мать – библиотекарь. После войны начались скитания: Харьков, Казахстан, Узбекистан. Окончил школу в Курске. Продолжил учёбу в Курске, Москве и Санкт-Петербурге. Крестился в 23 года в церкви Смоленской иконы Божьей Матери.

Служил в храме чтецом. Сподобился видеть в живых архиепископа Симферопольскома и Крымского, Луку Войно-Ясенецкого:

Я его видел, когда праздновали его 80-летие, он был абсолютно слепой. Он рассказывал о своей жизни, вся его проповедь была просто рассказом. Очень обрадовался, когда я ему сказал, что я из Курска: «И я, – говорит, – из Курска». – «Да нет, владыка, вы из Фатежа». – «Как, ты знаешь Фатеж! Я там был земским врачом». – «Да, я знаю, мне рассказывали».

На этом скитания не завершились. Работал в Балашове, Саратове, снова в Москве. Брать в храм не хотели. «Знаете, время сейчас трудное, и советская власть, и коммунистическая партия не заинтересована в распространении религии, а у вас высшее образование. Знаете, ведь служить Богу можно на любом месте и в любой должности. Вы преподаватель, ну и будьте добросовестным преподавателем, этим вы и будете служить Богу». Затем — Вильнюс и — снова неудача. Наконец, архиепископ Пимен взял отца Георгия к себе секретарём, но рукополагать отказался. «Я два раза говорил с уполномоченным, он не разрешает вас рукополагать ни на какую должность. Письма можете печатать ещё 10 лет, а в Церкви служить не будете ».

Сергиево-Казанский Курский кафедральный собор

Наконец, в ноябре 1979 года его рукополагают в Сергиево-Казанском Курском кафедральном соборе. Том самом, где расположено место падения будущего преподобного Серафима Саровского с колокольни строящегося собора. Автор этой статьи, сам псаломщик городского собора, побывал там на службе совсем недавно — в начале 2016 года и это посещение было связано для него с весьма печальным и трагическим периодом его жизни. И — не верь после этого в мистицизм!

Она меня привела в Курский кафедральный собор, Сергиево-Казанский, который строили родители Серафима Саровского. Всенощное бдение я там достоял до великого славословия, народу много, душно, ничего не понятно. И через 30 лет в ноябре 1979 года меня рукополагают именно в этом соборе… По складу я совсем не мистик, но ведь везде стучался – бесполезно.

Интересна история и с женой отца Георгия, некрещёной и невоцерковлённой: «Я ее с первых дней предупредил, что буду попом. Она не была ещё крещена, но думаю, что церковь – не полицейский участок, за шиворот туда не тащат (выделено мной — прим. авт.) . Прошло года три, она сказала, что хочет креститься, отец Николай Эшлиман ее крестил. Потом мы венчались тоже у отца Николая Эшлимана, а Анатолий Васильевич Ведерников был ее крёстным».

Годы советской власти — одни из самых тяжёлых. «Вызывают меня в райисполком. Запрещено. Как запрещено? «А вы были в облачении». – «Я не был в облачении». – «Ну как же, эта хламида на вас как называется?» – «Это ряса. Одежда священнослужителя, я всегда в ней хожу». – «А вы были с крестом?» – «Правильно, меня рукоположили и дали крест». – «Так запрещено!» – «Да нет, не запрещено». – «Почему только вы знаете закон, а другие не знают? ». И так далее. Почему так было? Напомним письмо Ленина: «Всякий боженька есть труположство - будь это самый чистенький, идеальный, не искомый, а построяемый боженька, всё равно. Всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой - есть невыразимейшая мерзость, это самая опасная мерзость, самая гнусная зараза».

Указ об отстранении

Осложняло дело и диссидентство. Такие люди при Советской власти всегда были в чёрном списке при трудоустройстве. При нынешней власти похожую роль играет участие в Хельсинкской группе, которую в 2013 году государство окрестило «иностранным агентом».

А 5 ноября 2015 года он был отстранён от должности настоятеля. И тем не менее, отец Георгий продолжил служение. И на приходе и, скажем прямо, с людьми, пережившими огромную катастрофу в своей жизни: «А почему я так много занимаюсь зеками… У них, наверное, самое тяжёлое положение. Мы знаем, как им тяжело, пока они сидят, но им ещё хуже, когда они выходят. Были у него три-четыре сидки, кончился срок, скажем, в ноябре, а брали его летом. Жена за это время продала квартиру, если квартира была, и уехала невесть куда. Нет квартиры, нет семьи, нет работы. Кто его возьмёт? Возьмут его на завод, если у него три-четыре срока было, а сейчас фрезеровщиков шестого разряда увольняют? А на зону он снова не хочет. Вот и идёт в церковь, информация от одного к другому передаётся «.

«Для меня главное – не врать» — эти слова отца Георгия очень хорошо характеризуют его самого и его служение. РПЦЗ не раз предлагала ему служить в православных храмах во Франции, Бельгии и других европейских странах. Но он не соглашался. Почему? «Священник не должен искать богатства и комфорта. Если ищешь и ждёшь этого, то и смысла нет становиться священником. Я нужен именно здесь, в глубинке России. Я всегда это чувствовал» .

0

Протоиерей Георгий Эдельштейн: «Я пытался вразумить Папу»

Вопросы задавал Сергей Шевченко

С.Ш.: О перспективах и нынешнем состоянии православно-католического диалога с нами сегодня согласился поговорить отец Георгий Эдельштейн. Здравствуйте, батюшка!

Г.Э.: Здравствуйте, отец дьякон!

С.Ш.: Расскажите нам, тёмным и необразованным, а что такое католицизм и с чем его едят?

Г.Э.: Нет, ты, дьякон, мне голову не морочь! Ты сказал «о нынешнем состоянии и перспективах», а сам поехал на две или на тысячу лет назад!

С.Ш.: Ну, хорошо, я проще задам вопрос. Кто такие католики?

Г.Э.: Католики - это те же самые православные, только по-иному называются. Мы с тобой - тоже католики. А они, несомненно - православные. Это исторически разрубленная и канонически, по-моему, незаконно разрубленная единая Святая Соборная Апостольская Церковь. Давай начнём с главного. Давай начнём с Символа Веры. Там есть член, который читается так: «верую во едину, Святую, Соборную, Апостольскую Церковь». Так говорят те, кого ты называешь католиками, так говорят те, кого принято именовать православными. Мы веруем не в Московскую патриархию. Они тоже веруют во единую, Святую, Соборную, Апостольскую Церковь. И давай пойдём от определения, что такое Церковь? Церковь - это тело Христово. Другого определения я не знаю. И количество Церквей всегда было, есть и будет равно количеству Христов. Не так ли? Если Тело Господа нашего Иисуса Христа едино, то и Церковь может быть только единой.

С.Ш.: Почему тогда у нас, православных, распространено мнение о том, что католики - это еретики? Католики - это еретики?

Г.Э.: Католики - это несомненно еретики. А если ты спросишь, почему... Опять же, давай пойдём не от того, что мне или тебе нравится или не нравится, давай пойдём от каких-то формальных признаков. Поищи какие-то формальные критерии, на которые мы с тобой можем опереться. Решения Соборов - это формальный признак? На него можно ссылаться?

С.Ш.: Ну, вообще-то, на него только и можно ссылаться.

Г.Э.: Ну, так вот. В марте 1946 года во Львове был собор. Не будем пока вспоминать, кем организован, как организован. Главное решение этого собора - воссоединение католиков восточного обряда, греко-католиков, с Московской патриархией, или, как у нас любят говорить и писать, ликвидация унии. Вот собралось (количество производное называю) 300-350 католических священников, это католики восточного обряда, но это католики, и проголосовали, то есть приняли решение, что они воссоединяются с Московской патриархией. Каким образом они воссоединялись? Каким образом объединялись католики, католические священнослужители, получившие своё священство от католических епископов, каким образом они воссоединялись с Московской патриархией, с одной из ветвей всемирной православной церкви? Поднятием руки. Их не перекрещивали, их не миропомазывали, их не рукополагали, их приняли в сущем сане. Единственное, что они сделали - они подняли, надеюсь, правую, может кто-то левша - левую руку. Пять минут назад он был католиком, католическим священником, после поднятия руки он стал православным священником. Я не знаю ни одного канониста Московской патриархии, который сегодня протестует против такого перехода католических священнослужителей в православие...

С.Ш.: Вы только что сказали, подтвердили моё утверждение, что католики - еретики, а сейчас вы рассказываете, что их приняли в церковь не как еретиков...

Г.Э.: Правильно.

С.Ш.: Так они всё-таки кто, еретики или нет?

Г.Э.: Так вот я могу тебе ещё раз повторить, да, еретики, но это будет моё личное мнение, мнение карабановского попа. А мнение Русской православной церкви, да и не только Русской православной, потому что я не знаю, чтобы Иерусалимский Патриарх против этого как-то протестовал, или Антиохийский, или Грузинский, или вселенский. Сегодня Московскую патриархию признают прочие Патриархи. Но ведь какие-то из тех священников, которые тогда, в марте 1946 года подняли руки и стали православными, кто-то из них был рукоположен во епископы. Накануне того, ну скажем так, странного собора, там много было странностей, одна из них, что на соборе не было ни одного епископа...

Г.Э.: Я тебе опять говорю, давай возьмём формальные критерии. Сегодня кто-то настаивает, что тот собор был незаконный, и всех, кто тогда перешёл из католичества в православие следует отцедить, и сказать, что они, не знаю кто, самозванцы, просто бородатые дядьки, никакие не священники? Я тебе говорю, беда в том, что кто-то из них стал епископом. Если он канонически неправильный епископ, если у него нет апостольской преемственности и так далее, то он не может литургисать, он не может рукополагать, а они рукополагали, давай тогда выловим сегодня всех, кто был рукоположен этими якобы неправильными, еретиками, их нужно извергнуть наверное из церкви, не так ли?

С.Ш.: Ну, пускай церковный суд займётся расследованием.

Г.Э.: Церковный суд не занимается и никто не требует церковного суда, ни Патриарх Алексий I, при котором состоялся тот исторический собор, ни его преемник Патриарх Пимен, ни патриарх Алексий II, ни ныне здравствующий Святейший этого не требуют. Члены Синода этого не требуют. Понимаешь, мне всегда хочется идти не от мнения карабановского попа или карабановского дьякона, а от каких-то формальных признаков. Давай пойдём от решений Соборов.

С.Ш.: Но если они такие же православные, как мы, католики, то почему невозможно вместе причащаться православным и католикам?

Г.Э.: А кто тебе сказал, что невозможно? Есть... Если не ошибаюсь, на соборе 1971 года, где был избран Патриархом Пимен (Извеков), по-моему, на том же соборе было решено, что если у православного человека нет возможности исповедаться и причаститься в случае смертной нужды в православном храме у православного священника, он может исповедаться и причаститься у католика. И наоборот то же самое говорят католики на соборе всех... по-моему, он назывался англоязычных, что ли, во всяком случае, там была Англия, Шотландия, Ирландия, католические священники постановили, что любой католический священнослужитель может и должен причастить любого православного, грека, албанца, еврея, русского, украинца так далее, опять же, в случае нужды, это было решение только относительно православных, больше ни о ком там речи нет. Если хочешь, я тебе дам, у меня в шкафу стоит брошюрка, где этот документ опубликован. Повторяю, это было решение соборное, а не дяди Пети.

С.Ш.: С вашими коллегами-священниками из католической церкви вам приходилось встречаться на территории России или не на территории России? И как вы общались?

Г.Э.: СССР годится?

С.Ш.: СССР.

Г.Э.: В городе Киеве я достаточно часто встречался... А! На территории России тоже встречался! Как-то в столице нашей родины, городе Карабаново, где мы сейчас с тобой сидим...

С.Ш.: Это, на всякий случай, село Карабаново Костромской области, город - это во Владимирской. Мы-то знаем, что здесь - центр мира, а кто-то может путать...

Г.Э.: Ну вот. Приехали два автобуса. Там были иностранцы, которые плыли вниз по Волге. Сейчас это считается очень дорого, а тогда было сравнительно дёшево. Такой тур. По-моему, они сели на этот теплоход в Москве и должны были плыть до Астрахани, а потом обратно по Волге. Так вот, когда они подплывали к Костроме, их экскурсовод, Ларри Юзелл (Lawrence Uzzell), он в то время был, если не ошибаюсь директором Кестонского института, Ларри сказал тем, кто был на теплоходе, что мы с вами каждый раз в каждом городе выходим, смотрим храмы, посмотрите направо, посмотрите налево, но несколько человек мне сказали, что они уже устали, они ничего в этом не понимают, если кто-то хочет, мы можем поехать в деревню, посмотреть, как живёт не кафедральный собор какого-то города, а мы можем посмотреть, как живёт Русская православная церковь в деревне. Экскурсанты разделились на две группы. Один автобус поехал по Костроме, а два автобуса приехали сюда, в Карабаново. Ты говоришь, что это село. Так вот, приехали сюда, довольно долго меня расспрашивали. Особенно мне надоедал какой-то невысокого роста человек в строгом чёрном костюме. Задал сто пятьдесят вопросов. Обо всём. Потом попросил, чтоб я ему показал вторую половину храма, так называемый летний храм. Спросил: «а вы здесь служите?» Я говорю: «нет». «А почему?» Я попытался открутиться, но потом всё-таки сказал, что не по карману. Он ещё что-то поспрашивал. Ушёл. Потом уехали эти автобусы, около трёх часов пробыли тут. А потом, примерно через год, Ларри позвонил и сказал, что тот человек, который вам надоедал, на которого вы мне пожаловались, это каноник, католический «протоиерей» из Ирландии, его зовут Джерард МакГриви (Gerard McGreevy), он просил передать вам деньги на восстановление летнего храма, он эти деньги собирал из своей зарплаты целый год, вот, просит восстановить летний храм за его деньги. Если кто-то захочет побывать в храме Воскресения Христова, что в селе Карабаново, то увидит, что у нас здесь, в одном из рядов икон в конце справа - Григорий Палама, а слева в конце - Амвросий Медиоланский. Я не случайно просил написать эту икону. Мне хотелось показать единство. Григорий Палама - столп православия, а Амвросий Медиоланский - один из столпов того, что ты называешь католицизмом. Так как он был святителем, епископом ещё до разделения церкви, он, естественно, святой и нашей церкви, причисленный к лику святых до раскола, до схизмы. Это знак того, что этот летний храм восстановлен на деньги католика, каноника Джерарда МакГриви. Ему сегодня, если не ошибаюсь, восемьдесят семь, он уже на покое.

С.Ш.: Скажите, с католическими священниками, которые служат в России, вам приходилось общаться? О чём вы беседовали?

Г.Э.: О чём мы беседуем с тобой, о чём я беседую с секретарём епархиального управления отцом Валерием Бунтеевым, о чём я беседую с какими-то своими приятелями священнослужителями, о том же я беседовал с католическими священниками. Я некоторое время жил в Киеве, в католической семинарии братства святого Винсента де Поль. Я был в Киеве, когда было официальное открытие этой семинарии. Беседовал с десятком разных священнослужителей, римо-католиками, греко-католиками, с епископами римо-католической, греко-католической церкви. У нас, по-моему, были хорошие, дружеские беседы.

С.Ш.: Они вас в католичество не обращали?

Г.Э.: Я не помню, чтобы меня кто-нибудь куда-нибудь обращал. У меня здесь, в доме, бывали мормоны, они меня не обращали, здесь были баптисты, были пятидесятники. Приходили даже иеговисты, рассказывали мне об Имени Божием, так как это тема моей докторской я с удовольствием их внимательно слушал. Но я не помню, чтобы меня или кого-нибудь из прихожан нашей карабановской церкви... можно сказать «карабановская церковь»?

С.Ш.: Наверное, да. Если можно сказать «московская», «римская», можно и «карабановская».

Г.Э.: Я не помню, чтобы кого-то обратили, у нас в Карабанове ни одного мормона, ни одного иеговиста. К сожалению, ни одного католика.

С.Ш.: Расскажите, зачем вам понадобилось ехать в Рим?

Г.Э.: Была такая... и сейчас, по-моему, есть, газета «Русская мысль», тогда она выходила в Париже. И в газете «Русская мысль» к тысячелетию крещения Руси, в начале 1988 года, сначала одна, потом вторая, потом третья статья, которая была озаглавлена «Тень Сталина и дела церковные». Первая статья была опубликована дважды, с интервалом в две недели, газета была еженедельной. Я спрашивал главного редактора, Ирину Алексеевну Иловайскую-Альберти, почему дважды? - «Мне казалось, что это очень важный вопрос, поэтому я решила перепечатать эту статью ещё один раз». Ирина Алексеевна была католичкой. Она, по её словам, положила эту газету на стол Папе Римскому. Папа с газетой ознакомился и с этой статьёй.

С.Ш.: А статья была чья?

Г.Э.: Не помню, как она была подписана. Статья была моя. Иногда я подписывал статьи, по договору с Глебом «Эдельштейн, Якунин». А нас с Глебом впервые пригласили за рубеж на такое всемирное баптистское сборище, которое называлось «Лозанна-2», проводили его в Маниле, на Филиппинах. Из Советского союза на Филиппины ни меня, ни Глеба не выпустили. Я, по совету тогда архиепископа, сейчас митрополита Иова, полетел в Италию. Нас в Италию пригласил, меня - один человек, Глеба - другой, католические священники. Мы надеялись, что из Италии легко будет улететь на Филиппины. С большими-пребольшими приключениями улетели мы в Италию и там, по ходатайству той же Ирины Алексеевны, были приняты Папой Римским в его, то ли это кабинет, то ли библиотека, не помню. Удостоились получасовой аудиенции.

С.Ш.: О чём вы беседовали?

Г.Э.: Ну, каждый беседовал о своём. Мы с Глебом ругались всегда и везде, в том числе и в кабинете Папы Римского. Я ему сказал: «ты, Глеб, говори, о чём хочешь, а я буду о своём». Глеб, если мне память не изменяет, рассказывал Папе Римскому, какие поганые у нас архиереи, поганые в смысле морали, нравственности. А Папа, как он часто сидел, локти на столе, руками закрыл лицо и слушал, по-моему, никак на это не реагировал. Когда я говорил, меня всегда, не только сегодня, но и в 1988 году волновало единство церкви, я говорил, что очевидно, можно начать с чего-то более простого. Например, я какое-то время жил в Вильнюсе, в Вильнюсе есть Ostra Brama, над вратами богородичная икона, которая одинаково чтима и православными, и католиками. Я каждый день видел, как идут по улице православные, католики, становятся на колени перед этой богородичной иконой, крестятся, читают молитву, встают и идут дальше. Я говорил Папе, если там, перед этой иконой могут молиться и католики и православные... я говорил, каким путём мы можем немножко, может быть, избавиться от вражды. Это не совместная месса, но почему бы не помолиться перед Остробрамской иконой? В Польше, знаю, одна из самых чтимых богородичных икон - Matka Boska Częstochowska. Почему бы там не устроить когда-то христианский лагерь, где мы можем беседовать на те темы, которые ты сейчас предлагаешь? В Ченстохове можно побеседовать о том же. Пригласить туда и тех, кто благожелательно относится к католикам, и тех, кто враждебно относится к католикам, послушать друг друга, не стараясь порвать оппоненту глотку, спокойно поговорить. Если мы вместе помолимся, то наверное поймём, что имеем дело со своими со-братьями во Христе. Я пытался как-то склонить Папу на какие-то шаги навстречу православию. Он всё также сидел, закрыв лицо руками. Потом пару раз поглядел на меня. Потом встал, сфотографировался с нами, вручил мне иерейский крест, Глебу иерейский крест.

Я думаю, что с католиками, если бы мне было дозволено, я бы с чистой совестью и сослужил, и причащался, но не делаю это просто потому, что соборно никто мне этого делать не разрешил. Дай Бог дожить до того дня, когда Собор мне это дозволит. С удовольствием приглашу католического священника в наш карабановский храм или сам пойду в католический, скажу «Христос посреде нас» или отвечу на эти слова «и есть, и будет» и причащусь, и обниму своего собрата, и поцелуюсь с ним.

Оригинал публикации и аудиозапись: http://katholikotita.livejournal.com/556.html http://g-edelstein.livejournal.com/13347.html https://soundcloud.com/ekkli-s-a-katholik/ia095w9euurd

Костромская область

Это личный блог. Текст мог быть написан в интересах автора или сторонних лиц. Редакция 7x7 не причастна к его созданию и может не разделять мнение автора. Регистрация блогов на 7x7 открыта для авторов различных взглядов.

– Отец Георгий, сколько лет вы уже служите Церкви?

– В 1955-м я был крещен, и Великим постом перед Пасхой 1956 года я первый раз исполнял послушание алтарника, пономаря. И до сих пор помню, у меня до сих пор руки болят – потому что диаконы Смоленской церкви в Петербурге дали мне на крестный ход тяжеленное Евангелие, пуд наверное. Диакон идет себе, помахивает кадилом, а мне – пудовое Евангелие. Сохранилась и фотография, где я иду с этим Евангелием. Так что 61 год.

Служение это было не совсем непрерывно, потому что осенью и зимой я был преподавателем, а летом – пономарем, алтарником, иподьяконом. Каждое лето – в Вильнюсе, в Риге, в Черновцах, в Саратове, в Туле, в Курске – перечислять долго. Но, во всяком случае, каждый год какое-то послушание в алтаре или на клиросе.

– Наше время, нынешняя атмосфера в Церкви – похожи на то, что было раньше?

– Намного лучше, намного легче было служить священником в годы советской власти. Сейчас религия, Церковь, Евангелие никому не интересны. В 80-е – 90-е годы меня и в Костроме, и в Вологде, и в Туле, и в Москве постоянно окружали толпы, невозможно было ни идти по улице в рясе, ни ехать в поезде в рясе. Тебе постоянно задавали десятки, сотни вопросов. В три часа ночи в поезде я выл, молил: «Дайте поспать, у меня завтра служба!» Нет, ты обязан на каждый вопрос отвечать.

В Москве, на Манежной площади, на Красной площади, на Варварке, где угодно, меня окружала толпа из 80-150 человек – они задавали, задавали, задавали вопросы. Я не помню, почему и как, но меня приглашали на несколько собраний партийного актива – Фрунзенского района, Тимирязевского, еще какого-то там района Москвы. И этот партийный актив сидел три часа – и они тоже задавали мне вопросы. И все время убеждали меня, что между коммунизмом и христианством никакой разницы нет, что мы идем к одной цели, только разными путями, но цель у нас одна. И три часа со мной этот так называемый партийный актив не соглашался.

Я готов много раз повторять, что лучшее время христианства – это время гонений. Тогда человек в рясе был уважаемым человеком. А сегодня он никому не интересен.

– Может быть, потому, что сегодня священников намного больше, чем было тогда. Или произошло какое-то качественное изменение, а не количественное?

– Откуда я знаю? Мое дело – факты. Facts are sacred, interpretation is free. Понимайте эти факты как хотите, интерпретируйте их как хотите, но факт такой. Если я шел по Вологде или где-то по пригороду Вологды в 80-х – не было случая, чтобы я прошел 100-150 метров, и не остановилась бы какая-то машина – милицейская, пожарная, частная – оттуда бы не вышел какой-то дядя Петя и не спросил: «Батюшка, вы куда идете?» – «Да вот я…» – «Давайте я вас подвезу!» И милиция, и пожарные, все кто угодно, военные, везли меня, естественно, совершенно бесплатно.

Сегодня я могу гулять по улицам Костромы с утра до вечера, ни одна машина не остановится, и никто не спросит: «Батюшка, а вы это куда? Давайте я вас подвезу». В 1983-м или в 1986-м человек в рясе был диковинкой. В семиотике существует такой строгий закон, что информативность любого знака обратно пропорциональна частоте его встречаемости. В 1983 году священник, если он был в подряснике, подбирал подрясник, и из-под пальто подрясник не торчал. Ну и, естественно, крест на пузе скрывался. А сегодня ряса не информативна просто потому, что за нее к уполномоченному не вызывают и никто тебе не велит рясу куда-то прятать.

Мне люди обычно не верят, но я говорю, что намного легче, интереснее было быть священником в советское время, чем сегодня.

Я соблюдаю догматическое учение моей Церкви

– Как думаете, многие из священников готовы разделить это мнение?

– Понимаете, я не социолог по своему мышлению, по своему мировосприятию. Когда меня в 1979 году архиепископ Хризостом рукоположил, то один из первых вопросов, который я ему задал, был: «Владыка, как благословите ходить – в цивильной одежде или в рясе?» – «А вам как больше нравится, отец Георгий?» Я говорю: «Мне нравится в рясе». – «Ну, вот и ходите. Только предупреждаю вас, что рясу носить трудно. Нужна особая походка, нужны особые движения. Вам придется к этому привыкать». – «Ничего, владыка, надеюсь, привыкну. Тем более что у меня рясы нет, у меня есть только подрясник, который вы мне подарили. И второй подрясник, который мне подарил архиепископ Пимен Саратовский». – «Ну, вот и привыкайте».

И с тех пор, с 1979 года, я старался всегда и везде ходить в духовном платье. В то время это не было принято. Уполномоченные запрещали, но я им объяснял, что в нашем родном советском законодательстве не указано, в чем граждане имеют право ходить, а в чем не имеют.

Мне уполномоченные говорили, что это только панки ходят в чем хотят и стригутся как хотят – они бросают вызов обществу. А я не должен ходить ни в рясе, ни с крестом.

Ну, я говорю уполномоченному, что его обязанность – соблюдать наши советские законы. Никакие советские законы я не нарушаю, ну и, соответственно, не его дело, в чем хожу – в подряснике, в рясе, с крестом или без. Носить крест или не носить, мне может указать только епископ, ни в коем случае не государственный чиновник.

Он звонил в совет по делам религий, ему там подтверждали, что это не его дело. Хожу дальше в рясе. И сегодня хожу. Хотя, повторяю, сегодня не диковинка. Я думаю, что все-таки ни один священник, ни один дьякон не должен, не имеет права находиться в общественных местах без духовного платья. Это унижает священнослужителя. Не знаю, как вы думаете. Я в этом твердо уверен.

– Представители советской власти оказывали давление на священников. А требования внутрицерковной дисциплины, если угодно – корпоративной этики, в то время имели большое значение?

– Я не знаю. Я человек формального мышления. Я знаю, что была конституция Советского Союза, и там что-то записано. Есть подзаконные акты, которые разъясняют Конституцию; было советское законодательство апреля 1928 года о религиозных организациях. Я внимательно читал Конституцию, я внимательно читал законодательство о религиозных организациях. Я старался максимально внимательно читать каноны, книгу правил апостольских и так далее. И все, что там написано, я старался исполнять.

Но если мне что-то устно приказывал, советовал, рекомендовал уполномоченный Совета по делам религий, то я ему обычно говорил, что это его личное мнение, пусть он это мнение держит при себе. Его личное мнение интересно его жене, его семье; а так как он чиновник, то он обязан руководствоваться только писаными законами. Если я к нему приходил когда-то – в Белгороде, в Вологде, в Костроме, в Москве, – то я приходил только в рясе, с наперсным крестом. Ну и нравится ему или не нравится, меня не интересует. Чиновник должен руководствоваться законом. Больше ничем. Если у него есть какие-то подзаконные акты, он может меня с ними ознакомить, если он хочет. Ну, вот и все.

– А внутри Церкви от вас требовали соблюдать какие-то неписаные нормы?

– Я не помню случая, чтобы какой-то епископ категорически запретил мне ходить по городу в рясе. Если бы епископ это сделал, я бы, естественно, обратился к нему с тем же самым вопросом: Ваше Преосвященство или Ваше Высокопреосвященство, это ваше личное мнение или это какой-то церковный канон? Если это личное мнение, оно меня не интересует, а если это канон, покажите мне этот канон. То есть если это постановление какого-то Собора, пожалуйста, я абсолютно подчиняюсь всем решениям – но если это канон моей Церкви. И все.

Если священнику или епископу не нравится, что я по средам и пятницам не ем мяса, то это его личное мнение. Если он хочет есть мясо, я ему не указываю, но и я от него требую того же. То есть личное мнение мое – это мое личное мнение, личное мнение епископа или Патриарха – это их частное мнение, не более того. Я соблюдаю догматическое учение моей Церкви абсолютно строго. Я в большинстве случаев соблюдаю канонические правила моей Церкви, а частное мнение епископа или Папы Римского меня одинаково мало интересует.

– Бывали ситуации, когда приходилось говорить епископу что-то подобное?

– Приходилось. Я отвечал любому епископу, что это его мнение. Архиепископ Михаил (Мудьюгин) запрещал мне принимать на приходе в селе Ламаниха Вологодской епархии приезжих. Почему? «Ну, вот я тебе запрещаю, и все». – «Ну, это ваше мнение, Ваше Высокопреосвященство. Если не хотите, вы можете в Вологде, в кафедральном соборе их не принимать. А в селе Ламаниха, где я являюсь настоятелем, вы мне не можете запретить принимать людей из Петрограда, или Москвы, или Вологды, или Киева, или любых других людей просто потому, что вы говорите, что они посторонние. В Церкви посторонних нет. Если люди приходят ко Христу, то они могут приходить в любой храм. И если ко мне в село Ламаниха Вологодской епархии приезжают люди из Москвы, из Тулы, откуда угодно, то они имеют полное право молиться здесь со мной или помогать мне реставрировать церковь, делать все, что считают нужным. И запретить москвичам или курянам приезжать в храм села Ламаниха ни вы, ни Патриарх, никто не имеет права. Это личное дело этих людей».

Если я еду к своему духовнику в Троице-Сергиеву лавру, к архимандриту Кириллу (Павлову) и неделю живу в Троице-Сергиевой лавре, то кто мне может это запретить, кто мне может сказать, что я посторонний человек в Троице-Сергиевой лавре и что я должен исповедаться у какого-то священнослужителя в Вологде, а не в Троице-Сергиевой лавре? Нет, конечно. Абсурд.

Точно так же любой человек из Сергиева Посада может приехать в Вологду или в Ламаниху, жить здесь и исповедаться здесь. У Христа посторонних нет. Ну, если епископ с этим не согласился, наложил на меня какие-то прещения, то это его дело. Не соглашается, значит не соглашается. Естественно, я безусловно подчиняюсь архиерею в том случае, когда он может сослаться на какие-то каноны, а не на свое личное мнение. Не так ли?

Епископ – это не медведь на воеводстве, который может поймать любого чижика и сожрать его.

Я действительно клерикал – я люблю Церковь

– В тот раз вы подверглись прещению. Это был единственный случай, когда вы пострадали за неподчинение епископу? Могли быть другие исходы у подобных конфликтов?

– Я не думаю, что это можно назвать страданием. Архиерей стоит на своей точке зрения, я на своей. Полтора года я не служил, был запрещен в священнослужении 22 января 1987 года и не служил до середины 1988-го. Я считал, что я прав, и требовал церковного суда, что бы я сделал, наверное, и сегодня. Церковный суд может нас рассудить, но если церковный суд принимает какие-то решения, то он их принимает тоже на основании существующих канонов – не просто потому, что кому-то из судей что-то понравилось или что-то не понравилось.

И я думаю, что эти полтора года пошли мне на пользу. Потому что когда меня рукоположил архиепископ Хризостом, я относился к алтарю, к церкви, к богослужению, прошу прощения за высокопарные выражения, с трепетом. Прослужил четыре, пять, шесть лет и как-то попривык. И готов был чуть ли не левой ногой открывать дверь в алтарь. Входил туда без страха Божия, службу совершал, проскомидию совершал, боюсь, механически. А когда полтора года не служил и не смел прикоснуться рукой к епитрахили, это был очень хороший урок. И через полтора года опять стал входить в алтарь с должным благоговением.

И когда читал молитву «Никтоже достоин от связавшихся плотскими похотьми и сластьми приходити, или приближитися, или служити Тебе, Царю Славы», которая читается во время пения Херувимской – то читал ее не механически, а действительно сознавая, что приникнуть к этой службе и святые ангелы желают. И что это величайшая святыня. Я думаю, что эти полтора года были мне очень и очень на пользу. Я без всякого чувства юмора говорю, что я глубоко благодарен архиепископу Михаилу, что он меня поставил на то место, где должен стоять каждый священнослужитель. Независимо от того, кто командовал архиепископом, приказывал ли кто ему запрещать меня в священнослужении или нет.

Потом в 1988 году прилетел в Москву президент Рональд Рейган, пригласил меня на прием в Спасо-хаус. Ну и сразу, на второй день, меня стали разыскивать чиновники из Совета по делам религий, чиновники из Московской Патриархии – и в Москве, и здесь в Костроме.

Ну, пришел я в Совет по делам религий в Неопалимовском переулке. Меня этот чиновник – не помню, как его фамилия – спрашивает: почему вы не едете на приход? Я говорю: я полтора года ходил к вам, ходил в Чистый переулок, спрашивал, почему я не могу служить. Этот чиновник спрашивает: «Вы ко мне приходили?» – «Да нет, не к вам, к вашему шефу или к вашим шефам». Он мне говорит: «Знаете, батюшка, я вам дам один очень хороший совет. Никогда не ходите ни по каким вопросам к начальникам. Как только вы открываете дверь и входите в кабинет начальника, он думает только об одном: как бы заставить вас выйти из кабинета. Он не знает, как вас зовут, как ваша фамилия, по какому вопросу вы сюда пришли. Ему просто хочется от вас избавиться».

Я говорю: «Нет, ваш начальник, Генрих Александрович, который обычно меня принимал, очень хорошо знал, по какому вопросу я приходил. Генрих Александрович Михайлов обычно не принимал меня один, а приглашал начальника отдела кадров Подшибякина, а начальник отдела кадров приходил с моим личным делом, приносил два или три тома. И они мне рассказывали, что я говорил и делал в школе, потом в институте, потом в аспирантуре. Я уже девять десятых этого забыл, а они мне напоминали. В моем досье все это было записано. Они знали, как меня зовут, как моя фамилия, и регулярно мне говорили, что никогда в Церкви я служить не буду». – «Ну, я не знаю, батюшка, с кем вы беседовали, как вы беседовали, но я думаю, не дело священника ручкаться с президентами».

Я говорю: «Нет, не дело». – «Ну, так поезжайте к себе на приход. Сейчас июль, а вас назначили на приход еще в феврале. Вы назначены на приход настоятелем церкви, в село Ушаково Буйского района Костромской епархии. На указе о вашем назначении стоит подпись Святейшего Патриарха Пимена». Я говорю, что это какое-то недоразумение, потому что священника в село Ушаково посылает отнюдь не Патриарх и указ о его назначении подписывает отнюдь не Патриарх, но я, конечно, с удовольствием поеду.

А потом когда-то, в 1991 или 1992 году, я уже не помню, меня встретил в Белом доме мой приятель, тогда священник Русской Православной Церкви, а сейчас он, по-моему, мусульманство принял. «Отец Георгий, а как твоя кликуха в КГБ?» – «Откуда я знаю?» – «Ха. А Алика Меня знаешь кличку?» – «Да нет». – «Он – Миссионер. А Сашку Огородникова знаешь?» – «Да нет». – «А Сашка – Аптекарь. А Солженицына знаешь?» Ну и перечисляет там, Елена Боннэр – это Лиса, и так далее. «А ты – Клерикал. Мы вот сейчас получили документы, и ты – объект оперативной разработки “Клерикал”». Ну, я говорю, по-моему, это очень точная кличка, я действительно не миссионер, я действительно клерикал. «Ну, вот помни, кто ты такой». – «Ну, хорошо».

Я думаю, что мое уважение к работникам этой организации выросло. Там действительно работают квалифицированные люди. Действительно, Александр Мень – миссионер.

Я не миссионер, я никогда не старался на этом поприще продвинуться куда-то. Я действительно клерикал, я люблю Церковь, я люблю службу, мне кажется, что я должен веровать и исповедовать, и больше ничего я не думаю.

То, что я говорю, выходя на амвон, «Верую, Господи, и исповедую…», а миссионерство – это не моя область, не моя задача. Просто мне это обычно не интересно. Хотя Алик Мень был, повторяю, замечательным миссионером и мог приводить людей в Церковь сотнями, если не тысячами. Я не умею, и главное – мне этого не хочется.

– Очевидно, что в вашем запрещении главную роль сыграли государственные службы, а священноначалие оказалось проводником их воли?

– А мне этот майор Подшибякин в Совете по делам религий (он вообще был достаточно откровенным человеком), когда я с ним в очередной, в пятый, в седьмой раз беседовал, говорит: «Отец Георгий, ну неужели вопрос о таких людях, как вы, решается здесь, в этом маленьком домике, в этом переулке?» Задрал голову к небу, говорит: «Вопрос о вашем назначении решается во-о-он там, высоко-высоко. Зачем вы к нам ходите? Мы ведь пешки. Мы ничего не решаем. Во-о-он там…» Ну, он умный человек, хитрый человек. Я не знаю, то ли он имел в виду Господа Бога, то ли он имел в виду председателя Комитета госбезопасности. «Во-о-он там».

Протоиерей Георгий Эдельштейн. Фото: Сергей Чапнин

Не надо никого «вести», но исповедовать обязан каждый человек

– Священников чаще преследовали за какое-то непослушание власти, чем за провинности перед церковным начальством?

– Ну, давайте с вами посмотрим. За последние 89 лет, с 1927 года, кто подвергался каким-то взысканиям, гонениям за его религиозные убеждения? Вы можете назвать кого-то? Я не могу, потому что с 1927-го митрополит Сергий, потом его преемники, первоиерархи, все время говорили, что у нас за религиозные воззрения никогда никого не преследовали. Возьмите книгу «Правда о религии в России», изданную в 1942 году. Там говорится, что никто и никогда за религиозные убеждения не преследовался, а только за антисоветскую деятельность.

Но за 2000 лет христианства, наверное, никого за религиозные воззрения не преследовали. Ведь если в Древнем Риме преследовали христиан, то вовсе не за их религиозные воззрения, а за их политическую, скажем так, активность. Вот статуя императора. Вот перед статуей горит огонь. Вот рядом блюдо, где лежит ладан. Подошел, взял щепотку, бросил на огонь – и иди домой. А злокозненные христиане отказывались. Потому что император – бог, надо ему покадить, надо ему поклониться. А если ты отказываешься признать императора богом, если ты отказываешься ему кланяться, если ты говоришь какие-то глупые слова, что нет Бога, кроме… Если ты настаиваешь на глупой формуле «Слушай, Израиль, Аз есмь Господь Бог твой!», то ты государственный преступник.

Римские власти терпели египетскую религию, многобожие, да любую, без исключения – греческую, вавилонскую, какую угодно религию. А вот злокозненные иудеи, христиане, они отказываются признать императора богом. За это их и наказывают, за это их казнят. Ну, и политическими преступниками были христиане и в Советском Союзе тоже. Только за это их преследовали, никогда за их религиозные убеждения, не так ли?

– Фактически священнослужителей преследовали за публичные выступления, либо – за ревностное исполнение своего ежедневного служения; за требы, проповеди, миссионерство. И то, и другое в итоге наказывалось…

– Ну, вот архиепископ Ермоген (Голубев) – он не позволил ни в одной епархии, где он служил, закрыть какие-то храмы. Ни в Ташкентской, ни в Омской, ни в Калужской. Ну, его турнули за штат, поселили в Жировицком монастыре, и больше он никогда не служил.

А другие епископы… Скажем, епископ принимает епархию с 200 приходами, а когда он оттуда уходит, когда его переводят, то в епархии остается 20 или 25 приходов. Этого епископа повышают, переводят в следующую епархию, а потом могут назначить или выбрать – не знаю, какой термин вам больше нравится – членом Священного Синода.

Я не знаю, каждый человек выбирает в своей жизни тот путь, который ему кажется правильным. Архиепископ Ермоген выбрал свой. Архиепископ Павел (Голышев) выбрал свой. За что архиепископу Павлу (Голышеву) его собратья несколько часов плевали в харю на заседании Священного Синода, потом оклеветали. Потом ему, по-моему, разрешили вернуться во Францию, откуда он приехал; вскоре он умер. Каждый человек выбирает то, что ему хочется.

Есть один путь, это путь Патриарха Алексия (Симанского), который отдыхал на дачах Иосифа Виссарионовича Сталина (Сталин отдыхал на соседней даче), ездил на правительственной машине ЗИС-110 к источникам минеральных вод. Примерно так же жил митрополит Никодим (Ротов) и другие высокопоставленные архиереи. А был путь архиепископа Ермогена, который несколько лет прожил в Жировицком монастыре, которого вызывали на Синод и, повторяю, в харю ему плевали. Говорили, что его труды, записки используются во вред и нашей Церкви, и нашему Отечеству.

– Что священник в советские годы мог выбрать для себя: либо писать открытые письма и страдать; либо миссионерствовать, совершать требы вне храма – и тоже страдать?

– А я не думаю, что кто-то должен страдать, честно говоря. Я за все годы своего священнослужения ни одного дня и ни одного часа не страдал. Но я твердо убежден, что если я выхожу на амвон и говорю слова «Верую, Господи, и исповедую», а исповедую – значит вслух перед всеми свидетельствую, то я не должен никого обманывать, я должен исповедовать. И мне никогда не хотелось быть миссионером, я никогда в жизни никого никуда не звал, даже свою жену и своих детей.

Когда я женился, жена у меня не была крещеной. Ну, не хочет – не надо. Мы прожили три или четыре года в браке, потом она сказала: «Юрка, я хочу креститься». «Ну, хочешь, пойдем к отцу Николаю». Потом через некоторое время она сказала: «Я хочу венчаться», я согласился.

Я глубоко убежден, что Церковь – это не полицейский участок, никто никого не должен брать за шиворот и куда-то вести. В Церковь нельзя привести. Но мне кажется, что исповедовать, вслух свидетельствовать обязан каждый человек.

Хотя это мое личное мнение, я его никому не навязываю.

Я очень люблю трех богословов-каппадокийцев – Василия Великого, его брата Григория Нисского и его близкого друга Григория Богослова (которого Василий Великий сделал на всю жизнь несчастным, но это отдельная тема). Так вот, Григорий Богослов говорил, что молчанием предается Бог. Мне кажется, что мы не должны молчать, а если мы молчим, то мы Господа Бога предаем.

Я вообще-то не люблю Аркадия Гайдара, но у него есть такая повесть «Чук и Гек», по-моему. Два мальчишки, Чук и Гек получили телеграмму от папы, шалили, играли, один из них телеграмму эту выкинул в окошко. Побежали – не нашли, пропала телеграмма. Скоро придет домой мама. Ну, если мама спросит, была ли телеграмма, мы ей скажем, а если не спросит – не скажем. Значит, мы врать не будем. Примерно так рассуждает большинство наших современников, в том числе и священнослужителей: если меня не спрашивают о правде, то я сижу тихо и не выступаю. А я каждый раз говорю, что молчанием предается Бог. Если я знаю правду, то я обязан это говорить. Это не значит, что отец Александр Мень, или отец Владимир Рожков, или отец Георгий Кондратьев, или отец Сергий Хохлов, с которыми мы были друзьями в 1960-е годы, что они тоже обязаны говорить то, что тогда говорил я, или то, что говорил и писал отец Николай Эшлиман.

Мысль о том, чтобы написать письмо Патриарху о преследовании Церкви в 1960-е годы, была распространена по всей Москве и по всему Советскому Союзу. Сотни и даже тысячи священников говорили: «Да, конечно, преследуют, да, церкви закрывают».

Но вот логика отца Александра Меня (тогда он беседовал с отцом Николаем Эшлиманом) была такая: конечно, преследуют, но даже если мы письмо напишем, лучше его подписать псевдонимом «Иванов Иван Иванович». Отец Николай колебался, когда мы с ним беседовали. Мне казалось, что псевдоименность – это одна из форм лжи. Священник не должен подписываться псевдонимами. Отец Николай согласился, написал, что он священник Покровской церкви в Лыщиковом переулке, священник Николай Эшлиман, и что он проживает по такому-то адресу.

Мне кажется, что это правильный путь любого священнослужителя, но это только мое личное мнение. Я вполне согласен с отцом Александром Менем, который говорил: «Ну, хорошо, напишете письмо, опубликуете письмо, будет шум, это все равно, что камень бросить в воду – бултых, пошли волны во все стороны. А потом понемногу эти волны успокоятся. И первое время “бултых” слышат, а потом люди обо всем забудут. А наша главная задача сегодня – проповедовать Евангелие, нести людям Благую Весть о Христе, служить, проповедовать. А тут вас запретят в священнослужении – вам какая польза? Никакой. А прихожанам? Никакой. И христианской Церкви от вашей героической выходки, от открытого письма пользы, увы, никакой. Главная наша задача – это проповедь, а не открытые письма».

Я думаю, что отец Александр был совершенно прав. Но мне ближе была и есть точка зрения отца Николая Эшлимана. Каждый человек, наверное, в жизни выбирает свой путь. И я думаю, что служить Богу, служить Церкви можно совершенно разными путями. Я до сегодняшнего дня не смогу показать пальчиком – вот, Владимир Рожков шел этим путем, а Сергий Хохлов – тем, Александр Мень – этим, а Николай Эшлиман – другим. Я думаю, все они были достойными священнослужителями. Каждый шел своим путем, а судить их – я не думаю, что я поставлен кем-то судьей. Я думаю, что судить их должен Господь Бог. А как Он их будет судить – мне не дано это видеть или понимать. Но с моей точки зрения, еще раз говорю, нельзя врать. Вот в этом я убежден совершенно твердо.

Когда митрополит Никодим (Ротов) был в Великобритании, он проповедовал, участвовал в каких-то дебатах, выступал на радио, телевидении. Однажды Майкл Рамзей, глава Англиканской Церкви, сказал ему: «Мы не можем требовать, чтобы вы говорили правду, но мы можем требовать, чтобы вы не говорили явной лжи». Я думаю, что эти слова сегодня не только может, но и должен сказать каждый священник нашим епископам, включая и епископа города Москвы, Святейшего Патриарха. Нельзя говорить явной лжи. Нельзя защищать сергианство, потому что митрополит Сергий, митрополит Николай (Ярушевич) были теми людьми, которые говорили, что они не знают ни одного священномученика, ни одного исповедника в нашем дорогом Отечестве. Это было явной ложью. Когда они говорили, что никто никогда не преследовался за свои религиозные убеждения, это было ложью.

Очень часто (не столько сегодня, сколько лет 15-20 назад) я встречал выражение «семьдесят лет вавилонского пленения». Это ложь. Это неправда. Потому что до 1953 года каждому священнослужителю грозил маузер, лесоповал, Колыма. После смерти Сталина ни маузер, ни лесоповал нам не грозил. За время хрущевского правления фактически были репрессированы, попали в тюрьму только два епископа. Епископ Андрей и епископ Иов. Официально их посадили за финансовые махинации, за неуплату налогов. И все. Никакого сравнения с ленинскими или сталинскими гонениями, когда расстреливали тысячами, сотнями, и в концлагерь шли сотнями и тысячами. В хрущевские времена епископов покупали – вот и все. Самым страшным за все годы после смерти Сталина – было архиерейское совещание июля 1961 года, когда в Троице-Сергиевой лавре проголосовали за изменение Устава, когда священники были лишены права быть членами исполнительного органа, когда все было отдано в руки старосты, помощника старосты и казначея – так называемой «тройки».

И потом 25 лет Церковь страдала именно из-за этого. Церковь грабили, разрушали Церковь, закрывали церкви. Все это делалось руками священнослужителей. И когда на Соборе 1971 года архиепископ Василий (Кривошеин) пытался против этого выступать, возражать, то его главным оппонентом был митрополит Никодим (Ротов), который очень искусно затыкал рот архиепископу Василию.

Главными врагами Церкви в 60-70-е годы были наши архиереи, которые смиренно выполняли то, что им велел Совет по делам религий. Нужно было закрывать церкви – они закрывали. Скажем, здесь нашу Карабановскую церковь закрыл костромской епископ. Приехал и забрал антиминс, и не давал священников сюда. И соседнюю церковь в селе Шишкино, Судиславского района, закрыл костромской епископ. Ильинскую церковь в селе Яковлевское закрыл епископ. Так можно перечислять очень долго.

К сожалению, сегодня у нас в России не существует ни одной правдивой истории Русской Православной Церкви ХХ века. Учебником для духовных семинарий служит книга профессора протоиерея Владислава Цыпина. Это, опять же, сборник мифологем. На эту тему, наверное, нужно бы отдельно специально побеседовать, но со всей ответственностью за свои слова могу повторить: нет до сегодняшнего дня ни одного честного курса истории Русской Православной Церкви ХХ века.

Протоиерей Георгий Эдельштейн. Фото: Леонид Петухов / rasfokus.ru/petuhov

Если мы честно идем к Господу – наш путь правильный

– Один из главных критиков сергианства священномученик Кирилл Казанский считал, что единомысленные с ним священники и епископы не должны вступать в евхаристическое общение с иерархией митрополита Сергия. А для мирян считал допустимым причащаться Святых Тайн в сергианских храмах, не принимая активного участия в приходской жизни таких храмов. Значит ли это, что священник и мирянин наделены разной степенью ответственности в деле свидетельства правды? Как лучше поступать мирянам, которых смущает что-то происходящее в Церкви или произносимое с амвонов?

– Я не знаю. Я редко разделяю епископов, священников и мирян. Мне кажется, что правила для всех христиан примерно одинаковые. Я уверен (не просто думаю, а уверен): когда мы говорим, что вот Ленин такой людоед, Сталин – людоед, они очень и очень плохие – мы фактически снимаем ответственность с себя. Я думаю, что во всех тех безобразиях, которые происходили в нашей стране при Ленине и при Сталине, да и в последующие годы тоже, виноваты все мы, все без исключения.

Потому что Ленин, Сталин, Дзержинский, Свердлов, Ягода и так далее – они же расстреливали не сами, а у них были подручные. Но кроме этих палачей были идеологические работники, которые тоже помогали – писатели, поэты, артисты – десятки и сотни пьес, фильмов о Ленине.

Я думаю, что все люди, которые участвовали в создании фильма «Ленин в октябре», «Ленин в 1918 году» – это люди виновные во всех казнях, которые происходили в Советском Союзе. Они помогали укреплять эту каннибальскую идеологию.

Чкалов виноват? Да, конечно, виноват. В 1937 году не случайно Сталин постарался пышно отпраздновать 100-летие со дня гибели Пушкина. Выходят несколько роскошных академических изданий Александра Сергеевича Пушкина. Для чего? Чтобы создать видимость, что у нас нормальная, человеческая страна. И полеты Чкалова – это примерно на ту же тему. Если говорить о Галине Улановой, то она тоже виновата, потому что это все та же идеология.

Другой вопрос – степень вины. Главных нацистских военных преступников судили, я не помню, сколько там – 20 или 21 человек. Но ведь виноваты и генералы, и полковники, и капитаны, и лейтенанты. Всегда приходится где-то провести черту и сказать: те, кто выше черты, должны сесть на скамью подсудимых. Потому что нельзя посадить на скамью подсудимых всю Германию. Судьи виноваты? Да, виноваты. Непосредственные исполнители, вертухаи, которые работали в Освенциме, в Треблинке, в Дахау – виноваты? Да, виноваты. Ну и так далее.

Я думаю, что точно так же было и у нас в Советском Союзе. И точно так же сегодня. Одно дело, если неправду говорит, сознательно ошибается Патриарх, другое дело – если епископ Костромской и Галичский, третья, может быть, степень вины – это настоятель церкви в Карабаново. С каждого свой спрос. Но, в моем представлении, есть вина любого человека.

Очень наглядный пример – идеологическая сторона жизни Церкви. В советское время была так называемая «борьба за мир» и ограбление Церкви в Фонд мира. Не было ни одного Пасхального или Рождественского послания, где Патриарх или правящий архиерей не писали бы о необходимости борьбы за мир. Это советская пропаганда. Патриарх или епископ пишет, кто-то из священников редактирует, печатает. В каждом храме священник эти послания, лживые послания, зачитывает.

А люди, стоящие в храме (предположим, в московском храме, куда пришли достаточно образованные люди, тот же Сергей Сергеевич Аверинцев), стоят и слушают эту пропаганду. Ну, когда мы с Сергеем Сергеевичем беседовали, я его спрашивал: «Почему не протестуешь?» Ответы были уклончивые, самые разные. Но я думаю, это тот же самый вопрос о вине фельдмаршала Кейтеля, или фельдмаршала Йодля, или Кальтенбруннера – и рядового солдата СС… Так же и здесь.

Но повторяю, я никогда не скажу, что был неправ отец Александр Мень, который отказывался свидетельствовать. Прав. Что-то делать обязан каждый. Ну, вот отец Александр считал миссию, считал проповедь Евангелия главной задачей. Ну что ж, очень хорошо. Архиепископ Ермоген (Голубев) тоже видел – я это просто точно знаю – видел намного больше минусов, ошибок в Московской Патриархии, чем обличал.

Я думаю, что столько, сколько на земном шаре людей, столько и путей к Богу. Миллион, миллиард, шесть миллиардов. И я думаю, что все шесть миллиардов дорог, путей – все правильные, с одним маленьким условием. Если мы не врем, если мы не лжем, если мы спрашиваем свою совесть. Если мы честно идем к Господу – то ответа на вопрос, какой путь правильный, а какой неправильный, я не знаю.

лицей № 1, г. Волгореченск, Костромская область

научный руководитель Денис Леонидович Лапин

Протоиерей Георгий Михайлович Эдельштейн родился 20 июля 1932 г. в семье с русскими, еврейскими и польскими корнями. В возрасте около 20 лет принял крещение в Русской православной церкви. В 1965 г. Эдельштейн, будучи еще мирянином и аспирантом Московского областного педагогического института, участвовал в редактуре текста открытого письма Патриарху Алексию I, которое подробно рисовало картину противозаконного подавления органами государственной власти СССР прав и свобод верующих. После создания в 1976 г. Московской Хельсинкской группы, стал одним из ее членов.

Георгий Эдельштейн долго добивался рукоположения, и лишь 24 ноября 1979 г. был рукоположен в сан священника, после чего решением управляющего Курской и Белгородской епархией Хризостома назначен настоятелем церкви Иоанна Богослова в село Коровино Волоконовского района. С 1992 года – настоятель храма Воскресения Христова в селе Карабаново Костромской области; снят с этой должности в конце 2015 г. по причине преклонного возраста и состояния здоровья.

Восстановление храма в Карабаново

Примерно в 1991 г. отец Георгий Эдельштейн побывал у своих друзей в Соединенных Штатах. В Вашингтоне его пригласили в одну протестантскую общину − это была церковь Методистов. Члены общины сообщили, что хотят помогать восстанавливать православные храмы в России и готовы оказать финансовую поддержку в размере 30 тыс. долларов. С этого момента, воодушевившись поддержкой американских методистов, отец Георгий стал искать храм, нуждающийся в восстановлении. Хотел поехать в Кадыйский район – там, на берегу Волги, есть место, где жил отец Андрея Тарковского − Арсений. В этом месте отец Георгий и хотел изначально восстановить храм, однако отказался от этой идеи. Прежде всего, потому, что материалов для строительства достать в непосредственной близости было трудно, а привезти из Костромы было делом более чем сложным. В итоге он пришел к правящему архиерею, Владыке Александру, ныне митрополиту, и попросил благословения восстановить какой-нибудь разрушенный храм в епархии.

Владыка предложил ему выбрать любой из пятидесяти, нуждающихся в возрождении. В итоге отцом Георгием был выбран храм в деревне Карабаново, и этот выбор стал неслучайным, как выяснилось потом. В деревне Иконниково, которая находится недалеко от Карабаново, жил некий Борис Волин, отец которого, Павел, этот храм закрывал и разорял. А иконы из храма он принес домой и колол их на лучины, для растопки печи. Бабки из Карабановского храма просили его: «Пашка, отдай нам иконы!» А он отвечал им: «Нет! Нечего распространять темноту и невежество! Из этих икон я буду делать ульи для пчел! Из этих ваших поганых икон!»

В итоге Павел храм закрыл, а его сын решил папины безобразия загладить. Несколько раз ездил в Москву в совет по делам религий и, наконец, добился разрешения на восстановление храма. Но разрешение есть, а храма нет: три стены без окон и крыши. Северная стена отсутствует, потому что в здании какое-то время была тракторная мастерская, и чтобы трактор мог въехать в помещение, стену сокрушили. Но тракторная мастерская не самое страшное. В конце 80-х гг. в храме был склад минеральных удобрений: их был избыток, и ценные удобрения свалили сюда. Храм открыт, крыши нет. Снег и дождь – всё попадало на удобрения. В итоге на полу образовалась зловонная жижа.
Приехав сюда, в магазине о. Георгий встретил местных бабушек. Предложил им вместе зайти в храм.

– А ты, батюшка, там был?

– Нет, не был. Пойдемте вместе?

– Нет, батюшка, не пойдем. Ты туда раза четыре зайдешь − сапоги развалятся!

Отец Георгий зашел в то, что осталось от храма. Действительно, − зеленое вонючее болото. Он достал элитон, достал полотенце, расстелил его на подоконнике, положил на полотенце крест и Евангелие, спел Пасхальный канон: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его».

Пришло время начинать восстановление, но обещанных денег методисты не высылали. Рассчитывая на эти деньги, отец Георгий занял тысячу, потом другую. Третью ему уже не дали, потребовали отдать сначала те две…

К счастью, приехали его друзья из Норвегии, жившие недалеко от Костромской епархии, и примерно дней десять работали − помогали отцу Георгию начать восстановительные работы. Уехали, и через месяц прислали ему сумму денег, которая позволила священнику рассчитаться с долгами, починить своды и сделать кровлю.

Кирпич в колоннах, удерживающих своды, рассыпался в пыль − так на него действовали вредные удобрения. Батюшку предупредили: будешь восстанавливать своды, которые ни на чем не держатся,− рухнут на тебя.

Ну, рухнут, так рухнут… Сварили каркасы для столбов из металла, залили их бетоном − ничего не упало. Очистили храм от грязи, восстановили северную стену, сделали кровлю. Вонь от удобрений стояла года три. Сейчас, вроде бы, зловонный запах исчез.

Примерно за три года здание храма было восстановлено. Отец Георгий был горд, что положили кирпичи на место… Но потом он быстро понял, что класть кирпичи на место намного проще, чем восстанавливать человеческие души. Первый урок в этой связи был для него таким: приезжают его друзья норвежцы, утром по обыкновению читают из Библии. Среди них − лютеранский священник, он после чтения рассказывает что-то. И только после этого они приступают к работе. Бабушки спрашивали о. Георгия: «Чего это читают?» Отвечает им: «Библию читают». Они еще интересуются: «А этот чего им рассказывает?» Говорит: «Проповедь читает, разъясняет прочитанное в Библии». Бабушки в недоумении: «Батюшка! Так ты же говорил, что они по-русски не понимают?!» «Так вы и сами видите, − не понимают». Бабульки продолжают: «Так как же они Библию читают?! Она же по-русски написана!» Они были твердо уверены, что Иисус Христос − наш, российский мужик, и что Библия существует только на русском языке, так, стало быть те, кто русского не понимают, и Библию читать не могут.

В конце концов, деньги норвежских друзей отца Георгия закончились, а работа еще не была закончена. Потихоньку продолжали укладывать кровлю.

В какой-то момент появился человек. Он сидел на лавочке перед храмом и наблюдал, как рабочие затаскивали наверх огромное бревно. А это бревно необходимо затащить наверх во что бы то ни стало. Специальной техники, разумеется, нет, потому что нет денег. Мужчина видит, что происходит, и вдруг кричит по-английски: «Так нельзя! Вы неправильно делаете, бревно может сорваться вниз и перебить стоящих внизу!» Затащили бревно − ничего страшного не произошло. Так как отец Георгий был единственным из всех, кто понимал по-английски, объяснил ему: «Взять подъемный кран негде, да если и возьму, то нет денег, чтобы оплатить его аренду». Они разговорились, оказалось, что приезжий – инженер-строитель, баптист по вероисповеданию.

Так он сидел на лавочке в течение четырех дней, приезжая каждый раз из города и наблюдая за тем, как люди работают. А потом подошел к батюшке снова и сказал, что хочет работать в детской колонии близ Васильевского шоссе, как работал некогда в Канаде, − читать и объяснять Библию малолетним заключенным. Как выяснилось, в Москве ему подсказали, что в Карабаново есть священник, который хорошо знает английский, поэтому он и приехал и предложил: «Давайте мы днем будем работать в Карабаново, а ночью – здесь. Я буду читать и говорить, а Вы станете переводить».

Тогда отец Георгий познакомил его с начальником колонии Сорокиным, сказал, что человек хочет быть полезным, но по-русски при этом не говорит. В итоге этому баптисту, конечно, запретили просвещенческую деятельность такого рода. Он еще пару дней посидел у храма в Карабаново, потом достал кошелек и извлек оттуда столько же денег, сколько в прошлый раз прислали норвежцы. После этого он исчез и больше никогда не появлялся. Отец Георгий говорит, что «до сих пор не знает, кто он и откуда взялся, но этот человек оказался одним из тех, кто помог достроить храм».

Прошло два года. Зимний храм был восстановлен, но осталась необходимость восстановить и летний.

Добрый знакомый отца Георгия, директор Кестонского института Лоуренс Юззелл, путешествовал на теплоходе по Волге. Миновав несколько городов и увидев, что его спутники немного устали от однообразия видов вокруг, он предложил им сойти на берег в Костроме: «Сойдем здесь, я отвезу вас в сельский храм, и вы своими глазами сможете посмотреть, как живет сельский священник» . Вместе с ним почти вся группа путешественников приехала в Карабаново, и среди этой группы был какого-то невысокого роста человек, который, по словам отца Георгия, совершенно извел его своими бесконечными вопросами. Он спросил у Ларри, кто это такой, оказалось, что католический священник из Ирландии.

Пробыв в Карабанове полдня, путешественники уехали. Позже этот священник помог общине деньгами, на которые она смогла восстановить летнюю часть храма. С отцом Георгием у него завязалась дружба и они не раз бывали друг у друга в гостях, а студенты из Московского педагогического университета бывали у него в Ирландии, принимали там участие в археологических экспедициях. К сожалению, его уже нет в живых.

Удивительно, но таким образом на деньги норвежских лютеран, канадского баптиста и католического падре был восстановлен православный храм во имя Воскресения Христова в селе Карабаново.

А что же обещанные деньги американских методистов? Они интересовались тем, что происходит. Пообещали один раз, пообещали другой, прислали своего эмиссара, который осматривал окрестности. Но до сегодняшнего дня денег они отцу Георгию так и не прислали. Вместе с тем батюшка им и очень благодарен – по его словам,

«если бы не их обещание, я бы никогда не решился с совершенно пустыми карманами начать восстановление храма. Именно они дали мне веру в успех моего предприятия» .

Советская религиозная политика в 1960-е гг. и Открытое письмо Патриарху Алексию I

Антицерковный курс, заявленный и неукоснительно проводимый в период правления Н. С. Хрущева, был продолжен людьми, отстранившими его от власти. Конечно, крайности этого курса были смягчены. Откровенный и жестокий пропагандистский и административный нажим на Церковь не укладывался в стратегию послехрущевской «номенклатурной стабилизации». Вместе с политическим режимом должны были стабилизироваться и государственно-церковные отношения, причем на условиях, выгодных власти. Новое советское руководство не собиралось отказываться от завоеваний своей «церковной реформы». Поэтому так много сил было потрачено на то, чтобы не допустить обсуждения вопроса о последствиях «церковной реформы» на Поместном Соборе 1971 г. Курс на изоляцию Церкви, на уменьшение ее влияния был в этот период доминирующим. По сути, власть от открытого, агрессивного противоборства перешла к скрытому, но от этого не менее разрушительному противостоянию.

Власти вели пристальный контроль за влиянием Церкви на верующих через богослужения. Как правило, это касалось тех богослужений, за которыми собиралось самое большое количество молящихся – праздников Пасхи, Рождества Христова, дней поминовения усопших. О проведении праздничных богослужений в эти дни, количестве прихожан, наличии среди них детей и молодежи, фактах нарушения законодательства о культах чиновники составляли подробные отчеты. Для слежки за верующими в храмах находились специальные осведомители, в задачу которых в первую очередь входило следить, есть ли среди прихожан молодые люди, дети, члены коммунистической партии, а также следить за содержанием проповедей. Приведем свидетельство одного из таких людей, притянутого партийным руководством к выполнению подобных обязанностей, в настоящее время уже верующего православного христианина В. Д. Яблочкина:

«После окончания школы при поступлении в институт в характеристике моей значилось: антирелигиозный пропагандист. Заведующий оргметодотделом Князев сообщил, что мы будем работать в комиссии по делам Православной Церкви. В наши обязанности входит: посещение храмов, идеологический анализ церковных проповедей и контроль по регистрационным корешкам вероятности участия в церковных Таинствах членов КПСС …»

На Пасху вокруг храмов устанавливались милицейские оцепления, формально, конечно, для недопущения правонарушений и для охраны верующих. Но очень часто под предлогом охраны общественного порядка милиционерам давался приказ не пропускать на богослужения молодежь. По словам профессора Московской духовной академии А. К. Светозарского,

«чтобы войти перед началом пасхальной службы в храм, нужно было обмануть так называемых дружинников – это были не дружинники, а работники райкома комсомола. Я запомнил в один год, что у них были особые комсомольские значки с золотой веточкой, так называемый „ленинский значок“. Мимо них надо было идти твердым шагом, делая вид, что ты идешь мимо храма, и прямо у ограды резко свернуть в ворота и пройти. Надо сказать, что это удавалось, а на территории они уже не хозяйничали. В храме однозначно не подходили, а во дворе начинали брехать: „Мы вас дождемся“. Но они не дожидались – у них потом было другое мероприятие» .

Важной датой стало 21 ноября 1965 года, когда московский священник Николай Эшлиман и дмитровский священник Глеб Якунин направили Открытое письмо Святейшему Патриарху Алексию I. Оно было написано в результате продолжительной работы большой группы людей. Первоначальный, очень краткий вариант подготовил писатель Анатолий Краснов-Левитин. Он был существенно переработан и расширен о. Николаем Эшлиманом при участии Георгия Эдельштейна. По словам последнего,

«сначала идея была крайне неопределенна, но вскоре выяснилось, что в Москве подобную идею поддерживают, как минимум, 10–15 священников. Первоначальный вариант предполагался небольшим – страниц 5–6. Потом подумали и решили, что нужно страниц 20, чтобы изложить подробно суть дела» .

Эта рукопись составила основу первой части окончательного варианта, над которым еще несколько месяцев работали миряне Феликс Карелин, Лев Регельсон и Виктор Капитанчук. Заслуга подписавших данный документ священников заключается, прежде всего, в том, что они поставили свои подписи и отказались в дальнейшем снять их несмотря на оказываемое давление. Сначала предполагалось, что это будет совместное письмо епископов, священников и возможно нескольких диаконов (мирян не хотели включать) – своего рода соборное обращение к Патриарху. Но затем почти все из 15–20 выражавших предварительное согласие священнослужителей, отказались дать свои подписи. Первоначально предполагалось, что документ подпишет и архиепископ Гермоген Голубев.

Письмо было размножено в 100 экземплярах и разослано всем правящим архиереям Московской Патриархии. И некоторые из них, например, митрополит Сурожский Антоний (Блюм) прислали одобрительные телеграммы. А 15 декабря они направили копии письма председателю Верховного Совета СССР Н. В. Подгорному, председателю Совета министров СССР А. Н. Косыгину и генеральному прокурору СССР Руденко. Уже в начале 1966 г. Открытое письмо было переведено на несколько иностранных языков, транслировались по радио, в том числе и в СССР . Тема гонений на Церковь в Советском Союзе с тех пор стала одной из дежурных в западных публикациях, хотя, конечно, на Западе хорошо знали о них и ранее .

Обращение затрагивало ряд вопросов:

– о беззаконных действиях руководителей и уполномоченных Совета по делам Русской Православной Церкви, преступно нарушающих основные законодательные установления советской власти, определяющие отношение советского государства к Церкви; о насильственном закрытии храмов в 1959–1964 гг.;

– о неправомерном вмешательстве представителей государственной власти во внутрицерковную жизнь: «…за период с 1957 по 1964 гг., под личным давлением Хрущёва, допустившего „субъективизм и администрирование в руководстве“, впоследствии осуждённые Коммунистической Партией и Советским правительством, Совет по делам Русской Православной Церкви коренным образом изменил свою природу, превратившись из официального органа-посредника в орган неофициального и незаконного управления Московской Патриархией. Ныне в Русской Церкви создалось такое положение, при котором ни одна сторона церковной жизни не свободна от активного административного вмешательства со стороны Совета по делам Р.П. Ц., его уполномоченных и местных органов власти, вмешательства, направленного на разрушение Церкви!» . Достаточно сказать, что правящий епископ в своей епархии не мог назначить настоятеля прихода без одобрения местного представителя Совета по делам религий ;

– о том, что Церковь теперь не соборная, ведь если епархия не избирает епископа, то он не может ее представлять, – что было написано именно под влиянием владыки Гермогена. В 1970-х годах Глеб Якунин будет сожалеть о том, что они обратились к нему за помощью, характеризуя его как человека мягкого, постоянного ищущего компромиссов, поэтому нужно было сделать упор на архиепископа Павла (Голышева), как человека более твердых убеждений .

24 декабря 1965 г. Патриарх Алексий подписал резолюцию об Открытом письме, коей поручалось преосвященному митрополиту Крутицкому Пимену указать составителям на незаконность и порочность их действий, направленных на соблазн Церкви, и на соответствующем докладе преосвященного иметь о священниках Николае Эшлимане и Глебе Якунине «особое суждение».

В мае 1966 г. митрополит Крутицкий Пимен вызвал к себе авторов нашумевших документов. Вскоре оба были запрещены в священнослужении впредь до раскаяния. Тогда священник Николай Эшлиман распространил второе письмо, которое содержало причины отказа от покаяния (по словам отца Николая, от них требовали раскаяния не в нарушении церковной дисциплины, а в «очернительстве советской действительности»). Тон объяснения был резким, но не «развязным». Всем было ясно, что не Святейший Патриарх и не митрополит Пимен требовали покаяния.

Приложение. Интервью протоиерея Георгия Эдельштейна, записанное автором работы 20 декабря 2015 года

– Кем Вы были на момент создания Открытого письма Святейшему Патриарху Алексию I?

– Я был простым алтарником у отца Николая Эшлимана, когда он еще служил около станции Монино в селе Богородское. Кроме того, я одновременно учился и в аспирантуре. На момент нашего знакомства мне было 31–32 года. В свое время я прочитал в одном из церковных журналов проповеди отца Александра Меня и с тех пор желал с ним познакомиться. В конце концов, мне это удалось сделать через нашего общего знакомого – врача-психиатра Анатолия Добровича. Таким же образом познакомился я и с отцом Николаем Эшлиманом, причем с ним у меня установились довольно серьезные отношения, он для меня был духовным отцом, наставником, всегда я обращался к нему на «Вы», тогда как с Александром Менем сложились отношения скорее дружеские, неформальные, мы легко общались и на «ты».

– Какие мотивы подвигли Вас к участию в создании этого письма? Какие мотивы, Вы считаете, двигали другими авторами письма?

– Отец Николай Эшлиман чуть ли не с первой нашей встречи говорил о том, что Церковь находится в неравноправном положении, в неконституционном пространстве. Ведь официально по Конституции СССР Церковь была отделена от государства, а на деле оно постоянно вмешивалось в ее дела, ограничивая свободу религии, а церковное начальство, Святейший Патриарх и Синод РПЦ , к сожалению, не препятствуют этому незаконному процессу. <…>

Отец Николай хотел собрать группу единомышленников, чтобы написать открытое письмо к Святейшему Патриарху и Синоду. <…> Отец Николай тогда уже служил недалеко от Москвы в Гребнево, в Подмосковье. И вот однажды прибежал рыжий, всклокоченный Глеб Якунин, с каким-то огромным желтым чемоданом (помнится, он носил в нем всё подряд – даже и белье, и веники для бани), и сказал, что в нем имеются какие-то секретные документы. После долгой, примерно трехчасовой беседы с отцом Николаем Глеб опять прибежал, взял свой чемодан и пошел на электричку <…> Затем отец Николай обратился ко мне и прочитал мне текст письма, попросив не говорить об этом Глебу. Прочитав письмо, он спросил, каково мое мнение – я ответил, что писал его, скорее всего, Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин, долгое время принадлежавший к обновленцам. Отец Глеб говорил, что действовать нужно быстро и решительно, опубликовав письмо до Пасхи. Однако я рекомендовал отцу Николаю, что в данном виде документ ему подписывать не стоит, с чем тот и согласился. Дополнительно я сказал, что в случае необходимости я готов помочь в написании новой редакции Письма, но быть при этом только техническим исполнителем. Дня через 2–3 мы поехали на ул. Пушкинская (сейчас Большая Дмитровка), где было единственное в Москве место продажи печатных машинок. Отец Николай приобрел самую дорогую модель, затем все поехали к нему домой, где создали несколько копий Письма.

Подписали Письмо в новой редакции священники Николай Эшлиман и Глеб Якунин. Предполагалось, что свои подписи поставят и другие священнослужители – прежде всего, Александр Мень, Николай Ведерников, Владимир Рожков и владыка Гермоген (Голубев), митрополит Волгоградский – однако затем они все отказались сделать это.

Надо сказать, что владыка Гермоген с глубоким уважением относился к Святейшему Патриарху Алексию, и написал ему свое письмо, однако в конфиденциальном виде, не публикуя текст, как это сделали Глеб Якунин и Николай Эшлиман.

– Каков Ваш вклад в создание этого документа?

– Я не его создатель – скорее, я всего лишь технический исполнитель. Причем редактировал я не больше трети всего текста. Кроме того, именно я убедил отца Николая Эшлимана в том, что Письмо должно быть авторским, тогда как отец Александр Мень считал, что оно должно быть анонимным или, по крайней мере, быть подписанным под чужими именами. Вообще данное Открытое письмо – первый открытый документ правозащитного толка в СССР .

– Отец Георгий, раз Вы участвовали в редактуре текста Открытого письма, почему Вы его не подписали? Потому, что Вы не имели священнического сана, или потому, что Вас пытались уберечь?

– Нет, меня не пытались уберечь, ведь я сам настаивал на том, что подписывать текст Открытого письма должны лишь священники, тогда как я на тот момент священнического сана еще не имел.

– Как Вы могли бы охарактеризовать священника Николая Эшлимана?

– Отец Николай был очень близким другом с отцом Александром Менем, несмотря на то, что во многом они были совсем разными людьми. Отец Александр восхищался «вдохновением» о. Николая, говоря, что, несмотря на все его способности проповедника, он не идет с Николаем ни в какое сравнение. Отец Александр был размерен, строг, логичен, последователен, тогда как отец Николай за 5 минут до проповеди не знал, о чем будет говорить, но затем он становился словно соловей, завораживая всех глубиной своей проповеди. Отец Александр ни на минуту не ошибался в своей службе, проповеди, отец же Николай, служа, забывал обо всем на свете, полностью погружаясь в Богослужение – вдохновение захватывало его всего. Даже на каждом отпевании у него была своя новая проповедь.

Отец Николай был, конечно, настоящим священником. К примеру, он мог ехать в вагоне и, увидев цыган, подойти к ним и всю дорогу свидетельствовать им о Христе.

Умер отец Николай, когда я уже рукоположен в священники. Отпевали его, как ни странно, по чину как простого мирянина – то было указание Святейшего Патриарха, которому, в свою очередь, приказали из Совета по делам религий. Но отец Владимир Рожков затем подошел ко мне и сказал, что нужно отпеть его как священника – что я и сделал с двумя певчими. На могиле отца Николая около полугода даже не было креста, так что нам пришлось его раздобыть и поставить крест на могиле.

– Почему так предсказуемо повело себя руководство РПЦ в отношении авторов документа? Не был ли здесь применен принцип «Бей своих, чтобы чужие боялись» или церковная верхушка имели какие-то свои соображения?

– Руководство РПЦ не воспринимало в принципе инициативу и, тем более, критику «снизу». Но самое страшное, что, по-моему, было во время и хрущевских, и брежневских гонений – это архиерейский собор 1961 года, когда в день памяти преподобного Сергия Радонежского после Литургии всех архиереев направили на собрание, в ходе которого был изменен Устав РПЦ от 1945 года. <…> По сути, Церковь пошла на сотрудничество с государством…

– И напоследок, скажите, как Вы видите будущее нашей Матери-Церкви, если сейчас так сильно выражена тенденция к усилению власти епископата?

– Нам нужно знать историю нашей Церкви, так как тот священник, кто ее не знает, просто не имеет права быть священником. Необходимо в любом случае сохранять единство – ведь на каждом Богослужении мы молимся о единстве Церкви. Любое разъединение – это сектантство, разделение Ризы Христовой и, по моему глубокому убеждению, – антихристианское действо. Но самое главное, во-первых, нам нужно оставаться православными, во-вторых, не лгать. Это беда не РПЦ , а Московского Патриархата. Среди апостолов от 12-ти и 70-ти были и грешники, и предатели, и еретики. Так было и так будет. Нужно говорить правду, ведь главная отличительная черта христианства – свидетельство его об Истине. Когда наши церковные иерархи боролись за мир – это было простой пропагандой. Сейчас же Церковь и формально, и фактически отделена от государства, что позволяет нам свободно выбирать – говорить правду или же лгать.

В советский период Русской Православной Церкви был нанесен серьезный урон. Сократилось число приходов, ухудшилось их материальное обеспечение. Государство, где господствовал атеизм, стало культивировать негативное отношение к Церкви и верующим. Советская власть хотела покончить с религией раз и навсегда, но благодаря гибкой политике клира и преданности вере Церковь сумела выжить даже в это трудное для нее время. Именно в эти тяжелые для Церкви и начинал свой путь священника протоиерей Георгий Эдельштейн, кроме того, ему довелось принять косвенное участие в создании Открытого письма Патриарху Алексию I, авторами которого были священники Николай Эшлиман и Глеб Якунин. Текст этого документа вызвал большой общественный резонанс как в Советском Союзе, так и за его пределами. Несмотря на это, отец Георгий смог и дальше находиться в пределах СССР , приняв затем священнический сан. Кроме того, он смог стать видным общественным деятелем, в частности, членом Московской Хельсинской группы, объединявшей в себя часть известных диссидентов.

Открытое письмо Святейшему Патриарху священников Николая Эшлимана и Глеба Якунина. Русская Православная Церковь в советское время (1917–1991). Материалы и документы по истории отношений между государством и Церковью / Сост. Г. Штриккер. М.: Пропилеи, 1995. С. 54–60.

Георгий Эдельштейн хотел быть независимым. Это ощущение могла ему дать только церковь. Но и здесь он остался самим собой.

Он стал священником поздно - в 47 лет. Благополучный преподаватель Костромского университета, заведующий кафедрой иностранных языков, он вдруг заканчивает Московскую духовную семинарию и отправляется бедствовать в дальние сельские приходы - в белгородских степях, в вологодских лесах.

Не вдруг, - поправляет отец Георгий.

Он неторопливо помешивает ложечкой в стакане чая - это медленное внятное движение очень характерно для всего его неспешного жизненного ритма. Трудно представить его кричащим, суетливым. По-видимому, он и вспыхнул-то один раз в жизни, когда с нахала, не пожелавшего обнажить голову в церкви, сорвал шляпу. Впрочем, с этим нахалом через час он примиренно пил чай.

Он все делает основательно, продуманно. Его дом в Карабанове, в 20 километрах от Костромы и в 300 метрах от Воскресенской церкви, добротный, крепкий, хотя строительный материал о. Георгий собирал преимущественно на свалках или получал задешево в начале 90-х на почти бесхозных складах. Большую часть дома занимает кабинет с просторным письменным столом, книжными полками, компьютером. Но главная хозяйская гордость - не компьютер, а обширный подвал, "бункер", где хранятся мешки с картошкой, кабачки и тыквы, банки с соленьями. В еде он неприхотлив, что видно и по фигуре: худощав, жилист, походка легка и тяжелеет лишь тогда, когда батюшка совершит литургию и затем еще несколько треб - венчание, крещение, отпевание. Нагрузка немалая, ведь обслуживает он не одну деревню. Но если и нет прихожан в церкви, то все равно батюшка идет в пустой храм и молится там вместе с экономкой Натальей и дьяконом Сергеем.

Нет, конечно, не вдруг стал я священником, - повторяет отец Георгий.

Сказались впечатления детства: проникновенный голос матери, которая пела ему католические гимны, молитвы бабушки о том, чтобы один из внуков стал священником. Значительным было влияние русской литературы, в особенности Тютчева, Баратынского.

А главное - всю жизнь томил советский уклад жизни. В детском саду он видит, как снимают со стены портрет Постышева, украинского вождя. Почему? Он же хороший! Арестовывают отца и выпускают после падения Ежова. Отец отказывается осудить арестованного брата, а друг семьи разоблачает отца, повторяя: "Партия мне дороже дружбы". Георгий ужасается этому непонятному предательству. Взрослые на его вопросы дают уклончивые ответы, и постепенно к мальчику приходит прозрение...

Были и другие впечатления - можно сказать, "христианского толка". Мать, разгневанная его дракой с соседским мальчиком из-за книжки, выносит книги сына во двор - "ты жадный" - и раздает. Мать приводит в дом детей, родители которых арестованы, устраивает их в семьи.

С годами крепнет настроение: обособиться от системы. Уже в преподавательские годы он берется за написание диссертации "Средневековое учение о языке", с наслаждением работает в библиотеках. Смеется: "Как я могу ругать советскую власть, когда я в течение десяти лет читал великолепных историков и философов, а мне еще и платили за это удовольствие!"

Нет, он никогда не боролся с властью и не намерен делать этого впредь. Он просто хотел быть независимым человеком, вне системы, и это ощущение могла дать только церковь. Но церковные иерархи скептически пожимали плечами: высшее образование, кандидат наук, еврей... Нет, не годен.

О вашем еврействе вам часто напоминали? - спрашиваю.

Прихожане - ни словом, ни намеком. Коллеги по церкви - да. Недавно один митрополит назвал меня "моченым евреем" - в сущности, это ведь глумление над таинством крещения. Партийные функционеры тоже подчеркивали мою "чужеродность". Некоторые досадовали: "С вами одни хлопоты, отец Георгий. И вы, и отец Александр Мень , и Глеб Якунин всегда вносите сумятицу".

Дело решил курский архиепископ Хризостом - фигура, по мнению о. Георгия, удивительная. В течение 18 лет он сотрудничал с органами госбезопасности (под кличкой Реставратор) - что неудивительно. Необычно другое - это был единственный иерарх православной церкви, который признался в причастности к могущественному ведомству, хотя и добавлял: "Каяться мне не в чем, я служил людям своей страны". Проницательный Хризостом быстро разобрался, что перед ним очень перспективный священнослужитель. Однажды он сказал Эдельштейну: "Напрасно все так гэбэшников боятся, с ними договориться можно. Хуже всех партийные функционеры, они ничего понять не способны". 17 ноября 1979 года Хризостом направил Эдельштейну телеграмму-разрешение на его рукоположение.

Первые шаги, предпринятые о. Георгием в Белгородской области, вызвали раздражение уполномоченного по делам религии. Во-первых, священник ходит все время в рясе - не полагается, вне церкви должен надевать гражданскую одежду. Во-вторых, при отпевании покойника священник идет на кладбище, что можно квалифицировать как религиозную пропаганду. Отец Георгий даже носил с собой сборник постановлений, из которого явствовало, что отпевание на кладбище не запрещается. Хризостом сокрушенно упрекал неофита: "Меня скоро уберут. Гнев обрушится на вас. Вы вели себя крайне неосторожно, раздражали советскую власть. Поезжайте в село на Север. Сумеете поднять приход - добро. Нет - возвращайтесь на гражданскую службу".

Последовали три года служения в глухих северных деревнях, а весной 1992 года о. Георгий оказался в Карабанове Костромской области перед полуразвалившимся загаженным храмом, превращенным в советское время в склад минеральных удобрений.

Тут он укоренился, построил себе дом и с помощью канадских баптистов и норвежских лютеран восстановил церковь (на взгляд автора, зримое свидетельство христианского экуменизма). С этой оценкой о. Георгий вряд ли согласится: к движению экуменизма в его современном виде он относится крайне отрицательно, считая его "крышей для антицерковных сил". Но как бы то ни было, результат совместных трудов христиан разных направлений в Карабанове можно увидеть своими глазами.

Отец Георгий охотно ездит в Америку, в Европу, читает лекции. Заработанный гонорар привозит домой и весь вкладывает в дело: на восстановление храма, на строительство домов для бомжей, на помощь районной больнице и детскому дому.

Пособить просят многие. При мне пришел бывший бомж Сашка, поселившийся на церковном дворе. Они с женой завели стадо бычков и теперь хотят купить столбы для ограждения выгона. Эдельштейн обещает помощь, он редко отказывает - только когда в карманах пусто. Тогда переходит на макароны и жидкий чай, а просящему говорит виновато: "Потерпи". Появляются деньги - и вновь работают в храме богомазы и резчики, рабочие кроют железом прохудившуюся крышу больницы, снова действует швейная мастерская в детском доме. Приходит гуманитарная помощь из-за рубежа - через несколько дней деревенские мальчишки и девчонки щеголяют в футболках и куртках с грозными надписями "чикагские быки".

К помощи священника привыкли. В Карабаново тянутся люди из заключения - уставшие, растерянные, смиренные. Они находят здесь пристанище и работу. Отъедаются, отсыпаются, а потом, по обыкновению, запивают. Запои, по тому же обыкновению, кончаются пожарами. Сгорело уже два дома, погибли люди.

Моя обязанность - помочь им, - говорит отец Георгий. - Я предлагаю выбор, а уж им решать, как устроить жизнь. Никаких душеспасительных бесед. Если спрашивают, я объясняю, советую.

Я несколько разочарован - жесткая позиция. Мне-то уже рисовались раскаивающиеся бродяги, ставшие ангелами под влиянием ласковых речей священника. Увы.

Не стесняйтесь, задавайте неудобные вопросы, - говорит священник, заметив мое настроение.

Неудобные? Ну, пожалуй...

Странно, не утомляет ли вас однообразие службы? Повторение тысячи раз одних и тех же слов?

Странно, но не утомляет, - с улыбкой отвечает о. Георгий. - Есть эллинский тип мышления, ему потребна непрерывная смена впечатлений, а есть иудео-христианский, который отличается большей сосредоточенностью, приверженностью к традиции, к самоограничению. Очевидно, я принадлежу к последнему.

Консерватизм священнослужителя, который бы в Москве выглядел вызывающим, здесь, в деревне, воспринимается естественным - ведь и сама деревня во власти традиции.

Естественным кажется и его неприятие реформаторских усилий московского священника Георгия Кочеткова. Но главное, что его категорически не устраивает в церкви, - это сергианство (по имени митрополита Сергия Страгородского), стремление во всем угождать государству. Тут мягкий, сдержанный отец Георгий судит резко и беспощадно: "Сергианство - это убеждение, что Церковь и ложь совместимы". Не стесняясь, он называет Московскую патриархию "островком брежневско-черненковской стагнации, без малейших признаков выздоровления". После таких заявлений на него обрушиваются многие влиятельные иерархи: как смеет он поносить церковь! Ничего подобного, отвечает о. Георгий, "богословским невежеством является отождествление группы епископов с церковью". Мало того, он утверждает, что "история Русской православной церкви после 1917 года - это величайшее чудо XX века. Только выжила и процвела наша Церковь не благодаря, а вопреки сергианству и сергианам".

Поэтому его так радует незамутненное религиозное чувство прихожан. Мне довелось присутствовать на венчании немолодой пары - она домохозяйка, он сельский предприниматель. Прожив вместе 17 лет, вырастив двух детей, они пришли к батюшке укрепить свой союз. Поразило волнение, с которым сорокалетний торговец внимал словам священника. Он, как робкий мальчик, послушно исполнял все его указания. После венчания вел семью к своему белому "Вольво" с торжественно-просветленным лицом.

Карабановский священник не обольщается. Он даже считает, что до перестройки интерес к церкви был гораздо выше. Сейчас церковь внутренне деградирует при внешнем пышном расцвете. Ключевая проблема - покаяние, очищение от грехов, угодничества, раболепия, лжи.

Я сетую: что-то плохо пока с очищением. Отец Георгий назидательно напоминает мне о сорока годах, в течение которых Моисей водил израильтян по пустыне, а народ, ушедший от рабства, озлобленно кричал своему предводителю: "В земле Египетской мы сидели у котлов с мясом и ели хлеб досыта!" Терпение: рабский дух так быстро не исчезает. Отец Георгий неторопливо помешивает ложечкой в стакане чая...