Невозможно перечислить всех поэтов «золотого века», на которых не оказали бы влияние гений Пушкина, поразительное обаяние его личности, его гуманистическая философия и нововведения в области русского стиха. Влияние его Музы способствовало и формированию лучших поэтов «серебряного века».
Анна Андреевна Ахматова росла и училась в Царском Селе, где витал дух ее любимого поэта. В ее жизни стихи Пушкина занимали особое место. Именно в Царском селе созданы многие стихи ее первого сборника «Вечер». Среди них - посвящение юному Пушкину:
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышимый шелест шагов.
Иглы сосен густо и колко
Устилают низкие пни…
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный томик Парни,
Да, у своего учителя, любимого поэта училась Анна Ахматова тонкостям поэтического слова: краткости, простоте… В 1916 году рождается стихотворение «Царскосельская статуя». Стихотворение с таким же названием есть и у Пушкина, он, очевидно, как и его ученица, в восхищении останавливался перед фонтаном. Бронзовая статуя дорога Ахматовой:
…Я чувствовала смутный страх
Пред этой девушкой воспетой,
Играли на ее плечах
Лучи скудеющего света.
И как могла я ей простить
Восторг твоей хвалы влюбленной…
Смотри, ей весело грустить
Такой нарядно обнаженной.
С великим интересом исследовала Анна Андреева пушкинское творчество. Примерно с середины двадцатых годов она начала очень тщательно и усердно, с большим интересом заниматься изучением жизни и творчества гения. Это «Пушкин и Невское взморье», «Каменный гость» Пушкина», дополнения к этой статье, «Слово о Пушкине».
«Через два дня его дом стал святыней для его Родины, и более полной, более лучезарной победы свет не видел. Вся эпоха (не без скрипа, конечно) мало-помалу стала называться пушкинской. Все красавицы, фрейлины, хозяйки салонов, кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры постепенно начали именоваться пушкинскими современниками… Он победил и время, и пространство. Говорят, пушкинская эпоха, пушкинский Петербург. И это уже к литературе никакого отношения не имеет, это что-то совсем другое. В дворцовых залах, где они танцевали и сплетничали о поэте, висят его портреты и хранятся его книги, а их бледные тени изгнаны оттуда навсегда. Про их великолепные дворцы и особняки говорят: здесь бывал Пушкин, или здесь не бывал Пушкин. Все остальное никому не интересно».
Царское Село стало дорогим сердцу Ахматовой местом навеки. Это ее жизнь, это жизнь Пушкина. Много воспоминаний Анны Ахматовой связано с царскосельским парком, Летним садом, где «статуи помнят ее молодой». Вслед за своим царскосельским предшественником Анна Андреевна Ахматова воздвигла себе памятник нерукотворный. И, как два колокола, перекликаются и по сей день век «золотой» и век «серебряный»:
…А там мой мраморный двойник,
Поверженный под старым кленом,
Озерным водам отдал лик,
Внимает шорохам зеленым.
И моют светлые дожди
Его запекшуюся рану…
Холодный, белый, подожди,
Я тоже мраморною стану.
Анна Андреевна Ахматова
I
По аллее проводят лошадок.
Длинны волны расчесанных грив.
О, пленительный город загадок,
Я печальна, тебя полюбив.
Странно вспомнить: душа тосковала,
Задыхалась в предсмертном бреду.
А теперь я игрушечной стала,
Как мой розовый друг какаду.
Грудь предчувствием боли не сжата,
Если хочешь, в глаза погляди.
Не люблю только час пред закатом,
Ветер с моря и слово «уйди».
II
…А там мой мраморный двойник,
Поверженный под старым кленом,
Озерным водам отдал лик,
Внимает шорохам зеленым.
И моют светлые дожди
Его запекшуюся рану…
Холодный, белый, подожди,
Я тоже мраморною стану.
III
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
Иглы сосен густо и колко
Устилают низкие пни…
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни.
Анна Ахматова в Царском Селе
Три поэтических произведения составили небольшой цикл 1911 г. Его заглавие указывает на главную тему — память о любимом городе, в котором прошли годы детства и отрочества автора.
Далекие воспоминания об ипподроме и ухоженных лошадях, упомянутых Ахматовой и в прозе, определяют образную структура зачина «По аллее проводят лошадок…». В художественном тексте выстраивается ряд, образованный приметами детства: к аккуратно расчесанным «лошадкам» присоединяются «розовый друг» попугай и лексема «игрушечная», характеризующая субъекта речи.
Лирическая героиня признается в любви к «городу загадок», одновременно намекая на пережитую личную драму. Высокое чувство неразрывно с печалью. Тоскливые эмоции тоже двоятся: сначала они были невыносимо тяжелыми, как «предсмертный бред», а затем сменились спокойным, привычным ощущением душевного груза. Так зарождается тема двойничества, которая получает развитие в следующих стихотворениях триптиха.
Об образе Пушкина, сквозном для ахматовской поэтики, немало сказано исследователями. Начало обширной темы положено анализируемым циклом, где классик предстает и в роли великого поэта, и как человек, один из наших предков.
Принцип амбивалентности положен в основу знаменитого образа статуи-«мраморного двойника» героини из второго текста цикла. Упоминания о холодности белого изваяния обрамляют текст, встречаясь в зачине и концовке. В центральном эпизоде статуя олицетворена: она может чувствовать шелест листьев, вглядываться в озерную гладь, а на теле имеется «запекшаяся рана».
Отчаянное и на первый взгляд парадоксальное желание стать статуей, выраженное эмоциональным возгласом финала, возвращает читателя к теме любви — трагической, навсегда разделенной временем.
В третьем произведении образ классика воплощается в задумчивого смуглого юношу. Звеном, связующим почти легендарное прошлое и настоящее, становятся составляющие художественного пространства: аллеи, берег озера, низкие пеньки под соснами, густо покрытые хвоей. Суть лирической ситуации основывается на замечательной иллюзии: четко очерчивая столетний промежуток между двумя временными планами, автор подчеркивает неизменность природы, включенной в художественное пространство текста. Оригинальный прием создает ощущение, что лирическое «я» и читатель благоговейно следуют за гениальным отроком, неспешно прогуливающимся по парку. Яркие вещные детали, ставшие характерной чертой ахматовского мастерства, усиливают эффект присутствия.
Три поэтических произведения составили небольшой цикл 1911 г. Его заглавие указывает на главную тему – память о любимом городе, в котором прошли годы детства и отрочества автора.
Далекие воспоминания об ипподроме и ухоженных лошадях, упомянутых Ахматовой и в прозе, определяют образную структура зачина “По аллее проводят лошадок…” В художественном тексте выстраивается ряд, образованный приметами детства: к аккуратно расчесанным “лошадкам” присоединяются “розовый друг” попугай и лексема “игрушечная”, характеризующая субъекта речи.
Лирическая героиня признается в любви к “городу загадок”, одновременно намекая на пережитую личную драму. Высокое чувство неразрывно с печалью. Тоскливые эмоции тоже двоятся: сначала они были невыносимо тяжелыми, как “предсмертный бред”, а затем сменились спокойным, привычным ощущением душевного груза. Так зарождается тема двойничества, которая получает развитие в следующих стихотворениях триптиха.
Об образе Пушкина, сквозном для ахматовской поэтики, немало сказано исследователями. Начало обширной
темы положено анализируемым циклом, где классик предстает и в роли великого поэта, и как человек, один из наших предков.
Принцип амбивалентности положен в основу знаменитого образа статуи-“мраморного двойника” героини из второго текста цикла. Упоминания о холодности белого изваяния обрамляют текст, встречаясь в зачине и концовке. В центральном эпизоде статуя олицетворена: она может чувствовать шелест листьев, вглядываться в озерную гладь, а на теле имеется “запекшаяся рана”.
Отчаянное и на первый взгляд парадоксальное желание стать статуей, выраженное эмоциональным возгласом финала, возвращает читателя к теме любви – трагической, навсегда разделенной временем.
В третьем произведении образ классика воплощается в задумчивого смуглого юношу. Звеном, связующим почти легендарное прошлое и настоящее, становятся составляющие художественного пространства: аллеи, берег озера, низкие пеньки под соснами, густо покрытые хвоей. Суть лирической ситуации основывается на замечательной иллюзии: четко очерчивая столетний промежуток между двумя временными планами, автор подчеркивает неизменность природы, включенной в художественное пространство текста. Оригинальный прием создает ощущение, что лирическое “я” и читатель благоговейно следуют за гениальным отроком, неспешно прогуливающимся по парку. Яркие вещные детали, ставшие характерной чертой ахматовского мастерства, усиливают эффект присутствия.
Другие работы по этой теме:
- “Воспоминания в Царском Селе” – самое известное стихотворение Пушкина из тех, что написаны во время обучения в Лицее. Оно создавалось в период с октября по...
- В число участников творческого процесса поэтесса включает образ читателя, который характеризуется намеренной недосказанностью и вариативностью. Чуткий и вдумчивый “неведомый друг”, идеальное воплощение читательского интереса, дарует...
- Зарисовки из сельской жизни являются характерной особенностью раннего периода творчества Сергея Есенина. К таким произведениям относится и стихотворение “Хороша была Танюша…”, написанное в 1911 году....
- Лирическая героиня этого стихотворения предстает на первый взгляд простой крестьянкой. Поэтому первые две строфы вызывают в памяти фольклорно-песенные традиции. Фольклорное начало подчеркнуто характерным приемом народной...
Творчество Пушкина, его гений были од-ним из источников вдохновения великой по-этессы «серебряного века» Анны Ахматовой. Лучшие поэты «серебряного века» сформи-ровались под влиянием музы великого рус-ского поэта, вобрали в себя все лучшее, что привнес в русскую поэтическую традицию Александр Сергеевич Пушкин. Влияние его творчества на Анну Ахматову особенно силь-но не только в силу обстоятельств, но и той огромной любви, которую питала поэтесса к Пушкину.
Каковы же были названные выше обстоя-тельства? Дело в том, что Анна Ахматова — царскоселка. Ее отроческие, гимназические годы прошли в Царском Селе, теперешнем Пушкине, где и сейчас каждый невольно ощущает неисчезающий пушкинский дух. Те же Лицей и небо, и так же грустит девушка над разбитым кувшином, шелестит парк и мерцают пруды... Анна Ахматова с самого детства впитала воздух русской поэзии и культуры. В Царском Селе написаны многие стихи ее первого сборника «Вечер». Вот одно из них, посвященное Пушкину:
Смуглый о трок бродил по аллеям ,
У озерных грустил берегов ,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов .
Иглы сосен густо и колко
Устилают низкие пни ...
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни . В этом стихотворении отразились особен-ности восприятия Анной Ахматовой Пушки-на — это и живой человек («Здесь лежала его треуголка»), и великий русский гений, память о котором дорога каждому («И столетие мы лелеем еле слышный шелест шагов»).
Муза возникает перед Ахматовой в «садах Лицея» в отроческом облике Пушкина — ли-цеиста-подростка, не однажды мелькавшего в «священном сумраке» Екатерининского парка. Мы ощущаем, что ее стихи, посвящен-ные Царскому Селу и Пушкину, проникнуты неким особенным чувством, которое можно даже назвать влюбленностью. Не случайно лирическая героиня ахматовской «Царско-сельской статуи» относится к воспетой вели-ким поэтом красавице с кувшином как к со-пернице:
Я чувствовала смутный страх
Пред этой девушкой воспетой .
Играли на ее плечах
Лучи скудеющего света .
И как могла я ей простить
Восторг твоей хвалы влюбленной ...
Смотри , ей весело грустить
Такой нарядно обнаженной . Сам Пушкин подарил бессмертие этой кра-савице:
Урну с водой уронив , об утес ее дева разбила .
Дева печально сидит , праздный держа черепок .
Чудо !
Не сякнет вода , изливаясь из урны разбитой ;
Дева , над вечной струей , вечно печальна сидит .
Дева
Ахматова с женской пристрастностью вгля-дывается в знаменитое изваяние, пленив-шее когда-то поэта, и пытается доказать, что вечная грусть красавицы с обнаженны-ми плечами давно прошла. Вот уже около столетия она втайне радуется своей завид-ной и безмерно счастливой женской судь-бе, дарованной ей пушкинским словом и именем... Можно сказать, что Анна Ахмато-ва пытается оспорить и сам пушкинский стих. Ведь ее собственное стихотворение озаглавлено так же, как и у Пушкина, — «Царскосельская статуя».
Это небольшое ахматовское стихотворе-ние критики относят к одному из лучших в по-этической пушкиниане. Потому что Ахматова обратилась к нему так, как только она одна и могла обратиться, — как влюбленная жен-щина. Надо сказать, что эту любовь она про-несла через всю свою жизнь. Известно, что она была оригинальным исследователем творчества Пушкина.
Ахматова так писала об этом: «Примерно с середины двадцатых годов я начала очень усердно и с большим интересом занимать-ся... изучением жизни и творчества Пушки-на... «Мне надо привести в порядок мой дом», — сказал умирающий Пушкин. Через два дня его дом стал святыней для его родины... Вся эпоха стала называться пушкин-ской. Все красавицы, фрейлины, хозяйки са-лонов, кавалерственные дамы постепенно начали именоваться пушкинскими совре-менниками... Он победил и время и прост-ранство. Говорят: пушкинская эпоха, пуш-кинский Петербург. И это уже к литературе прямого отношения не имеет, это что-то сов-сем другое». А. Ахматовой принадлежат мно-гие литературоведческие статьи о Пушкине: «Последняя сказка Пушкина (о "Золотом пе-тушке")», «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина», «О "Каменном госте" Пушкина», а также работы «Гибель Пушкина», «Пушкин и Невское взморье», «Пушкин в 1828 году» и другие.
Любовь к Пушкину не в малой степени оп-ределила для Ахматовой реалистический путь развития. Когда кругом бурно развива-лись различные модернистские направле-ния, поэзия Ахматовой порой выглядела да-же архаичной. Краткость, простота и подлин-ность поэтического слова — этому Ахматова училась у Пушкина. Именно такой, подлин-ной, была ее любовная лирика, в которой от-разились многие и многие судьбы женщин, «великая земная любовь»:
Эта встреча никем не воспета ,
И без песен печаль улеглась .
Наступило прохладное лето ,
Словно новая жизнь началась .
Сводом каменным кажется небо ,
Уязвленное желтым огнем ,
И нужнее насущного хлеба
Мне единое слово о нем .
Ты , росой окропляющий травы ,
Вестью душу мою оживи , —
Не для страсти , не для забавы ,
Для великой земной любви .
Структурообразующая функция «пушкинского текста» в цикле А. Ахматовой «В царском селе»
Боровская Анна Александровна,
кандидат филологических наук, доцент кафедры русской литературы ХХ века Астраханского государственного университета.
Обращение А. Ахматовой к творчеству А. Пушкина стало для нее утверждением неразрывности национальной культурной традиции, формой самоопределения поэтессы, оказало воздействие на ее творчество. Пушкинские мотивы становятся для А. Ахматовой воплощением эстетических и этических принципов творчества.
В этой связи с некоторой долей условности можно использовать понятие «пушкинский текст», которое мы используем по аналогии с определением В. Топорова («петербургский текст»), введенном им в работе «Петербург и «Петербургский текст русской литературы»» . В. Топоров рассматривает «петербургский текст» как «не просто усиливающее эффект зеркало города, но устройство, с помощью которого и совершается переход <…> материальной реальности в духовные ценности, отчетливо сохраняет в себе следы своего внетекстового субстрата и в свою очередь требует от своего потребителя умения восстанавливать связи с внеположенным тексту, внетекстовым для каждого узла Петербургского текста. Текст, следовательно, обучает читателя правилам выхода за свои собственные пределы, и этой связью с внетекстовым живет и сам Петербургский текст, и те, кому он открылся как реальность, не исчерпываемая вещно-объектным уровнем» . Под «пушкинским текстом» в творчестве А. Ахматовой мы понимаем некое семантическое единство, обуславливающее функционирование в границах творческой системы А. Ахматовой различных образов, мотивов, реминисценций, аллюзий, восходящих к пушкинским произведениям, с одной стороны, и формирование целостного восприятия образа А. Пушкина и его творчества А. Ахматовой, с другой.
Цикл «В Царском Селе» - один из центральных в сборнике «Вечер» (1912). Им открывается в ахматовском творчестве тема А. Пушкина, одна из сквозных тем ее поэзии. Стихотворение «Смуглый отрок бродил по аллеям…» заключает цикл «В Царском Селе». Ему предшествуют два стихотворения: «По аллее проводят лошадок…» и «…А там мой мраморный двойник». Все части триптиха неразрывно связаны между собой тем, что являются эмоциональным откликом на воспоминания детства, прошедшего в Царском Селе.
Заглавие лирического цикла А. Ахматовой «В Царском Селе» как единица текстового уровня обозначает место действия лирического сюжета и представляет собой своеобразную координату художественного мира. Однако семиотика его более многослойна. Топонимическая характеристика (Царское Село) совмещает в себе два временных пласта, на пересечении которых раскрывается символическое содержание заглавия. Царское Село – это не просто место, где протекала юность лирической героини, разыгралась трагедия ее первой любви, но и лицейские годы А. Пушкина, это пушкинская эпоха в целом. Таким образом, Царское Село вводится в ценностную систему двух поэтов как символ прошлого и одновременно (для А. Ахматовой) вневременной вечности. В названии имплицитно содержится главная тема цикла – тема памяти в ее культурном и личностном аспектах. Заглавие «В Царском Селе» сразу же подключает данный текст к некоей культурной среде, вхождение в которую - путь к А. Пушкину. Можно говорить о феномене «царскосельского текста». Каждая из реалий обыденной жизни воспринимается как значимая в литературном плане, и эта ее значимость оказывается первичной по сравнению с реальным значением.
Таким образом, на уровне заглавия (а, следовательно, и цикла в целом)
А. Ахматова обращается к диалогической структуре как к средству коммуникации.
Позиция лирической героини по отношению к образу А. Пушкина предстает в двух
ипостасях: он одновременно находится в прошлом и в настоящем. Отсюда и позиция
лирической героини также двойственна: для нее А. Пушкин – это нечто безусловно
близкое («смуглый отрок») и в то же время бесконечно далекое («И столетия мы
лелеем…»). Таким образом достигается определенная степень отстраненности,
характеризующая отношение
А. Ахматовой к А. Пушкину на протяжении всей творческой жизни.
Лирический сюжет является одним из основных показателей единства, фиксирующего самоидентификацию лирического цикла. Его функционирование в цикле А. Ахматовой «В Царском Селе» определяется экзистенциальным вопросом «Что есть Пушкин?» Образ А. Пушкина у А. Ахматовой предстает, с одной стороны, как идеальная поэтическая и культурная перспектива, с другой – как личность в ее бытовой ипостаси. Лирический сюжет в цикле А. Ахматовой более приближен к прозаическому (повествовательному), составные его элементы обладают относительной самостоятельностью, но не следуют друг за другом, а взаимодействуют, образуя единую сложную конструкцию. Начальные строки первого стихотворения:
По аллее проводят лошадок,
Длинны волны расчесанных грив.
О пленительный город загадок…
представляют собой экспозицию сюжета, оформленную в виде пролога. Исследователи творчества А. Ахматовой неоднократно отмечали наличие в ее лирике драматического начала (диалогическая структура текстов, острота изображаемых коллизий, полифонизм и т.д.). Пролог в данном случае отражает драматическую сущность лирического цикла. В семантическом плане в указанных строках формируется основной мотив цикла, организующий его лирический сюжет – мотив Царского Села («город загадок»). Метафорическое словосочетание разрывает замкнутый круг интимных впечатлений, заданный двумя предыдущими фразами. Идиллическая картина детства лирической героини (подчеркнутое употребление слова «лошадок» с уменьшительно-ласкательным суффиксом) превращается в загадочное, отчасти «заколдованное место», характерное для литературы XIX века. Таким образом заявлен еще один сквозной мотив всего цикла – мотив перевоплощения. В сознании лирической героини смещаются границы пространства, раздвигаются временные и возрастные рамки. В ракурс изображения включается культурно-исторический контекст, представленный, прежде всего, романтическим мировосприятием. Вместе с тем Царское Село отражается одновременно в ценностных системах различных субъектов: мечтательной девочки-подростка и уже взрослой лирической героини.
Следующая строчка: «Я печален, тебя полюбив…» [С. 169] является завязкой лирического сюжета. Ее антитетическое строение обозначает внутреннюю оппозицию «печаль-любовь», которая легла в основу центрального конфликта лирического цикла: конфликт между прошлым и настоящим, характеризующегося мозаичной формой, поскольку он складывается из периферийных коллизий (конфликт в сознании лирической героини между желанием уйти, перечеркнуть прошлое и невозможностью сделать это, конфликт между вечным и сиюминутным). В связи с этим можно выделить личностный и культурно-исторический конфликт и его разрешение. Отсюда в цикле функционируют две сюжетные линии: любовный микросюжет и микросюжет о А. Пушкине. Любовная коллизия одновременно «погружается» в прошлое («Странно вспомнить…») и вместе с тем настоящее подчинено ее законам («А теперь я игрушечной стала…»). За завязкой в любовном сюжете сразу следует кульминация:
… душа тосковала,
Задыхалась в предсмертном бреду…, [С. 169]
демонстрирующее высшее напряжение любовного чувства лирической героини. Соотнесение этих строк с предшествующим словосочетанием «Странно вспомнить…», обозначающее погружение в иной временной пласт, формирует контраст, который служит показателем эволюции лирической героини (от рефлексии к полной отрешенности), индикатором ее отстраненной позиции по отношению к окружающей действительности в настоящем («странно»). Строки: «А теперь я игрушечной стала, // Как мой розовый друг какаду» [С. 169] являются развязкой любовного сюжета, которые констатируют факт произошедшего изменения в сознании лирической героини. Сравнение лирической героини с какаду косвенно перекликается с начальными строками стихотворения: «По аллее проводят лошадок…» Таким образом перед нами процесс эволюции героини в форме замкнутой спирали. Однако разрешение конфликтной ситуации мнимое, поэтому развязку можно назвать ложной: так, прошлое для лирической героини не утратило своей значимости, возникает тема памяти в традиционном для А. Ахматовой трагедийном восприятии. Скрытая антитеза в третьей строфе первого стихотворения:
Грудь предчувствием боли не сжата…
Не люблю только час пред закатом,
Ветер с моря и слово «уйди». [ С. 170 ]
обостряют противоречия в сознании лирической героини, несмотря на его формальную завершенность. Итог этого стихотворения – рождение слова. И в буквальном смысле («слово «уйди»), и в смысле поэтическом. Ведь последние две строки - четкая характеристика прошлого, отобранные внешние реалии. Освобождение от любовных переживаний в этом стихотворении происходит в слове и для слова, а также для обретения поэтической памяти, постижения течения времени.
Второе стихотворение является своеобразной скрепой двух сюжетных линий цикла. Вместе с тем оно продолжает развитие действия в микросюжете о А. Пушкине: «…А там мой мраморный двойник…». Наличие «там» соотносится, с одной стороны, с заглавием цикла, с другой – напрямую связано с метафорой «город загадок». Метаморфоза, произошедшая в первом стихотворении с лирической героиней, предопределяет появление образа мраморного двойника (и темы двойничества в целом), значение которого в цикле неоднозначно. Эпитет «мраморный» подчеркивает бездушную холодность статуи, тем самым символизирует произошедшие изменения в самой героине. Однако образ статуи у А. Ахматовой олицетворяется: «Внимает шорохам зеленым…». Таким образом возникает портрет-двойник лирической героини, который наделен амбивалентными характеристиками. Отсюда: «И моют светлые дожди // Его запекшуюся рану…» [ С. 171 ] . На основании этого можно сделать вывод о зеркальном соотношении лирического сюжета первого и второго стихотворения. «Мраморный двойник» ассоциируется с памятником А. Пушкину и является воплощением темы памяти. Разрушение статуи осмысливается в контексте гибели А. Пушкина: это и физическая смерть поэта, и невосполнимая утрата для всей русской культуры:
Холодный, белый, подожди,
Я тоже мраморною стану… [С. 171 ]
могут быть прокомментированы следующим образом. Во-первых, это текстовая перекличка со строкой из первого стихотворения: «А теперь я игрушечной стала…». Несоответствие временных форм (прошлое в первом случае, будущее – во втором) обусловлено формальной градацией: «игрушечная – мраморная» без изменения содержательной стороны (холодная, неживая). Во-вторых, предсказывая свою гибель, лирическая героиня своеобразно постигает «бег времени» - главное звено в концепции цикла. Течение времени вносит изменения не только в окружающий мир, но и в сознание лирической героини. В-третьих, своеобразное пророчество актуализирует мотив «живого памятника», символизирующее вечное признание поэта народом. Но это признание не вечно («Статуя упала и разбилась»). Возникает аллюзия на известное стихотворение А. Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Истинная любовь народа в вечной памяти. Развитие эта тема получает в третьем стихотворении. Сближение лирической героини и статуи предопределяет появление в цикле образа А. Пушкина – поэта, чья гибель обернулась возрождением на все времена – кульминация лирического сюжета («Смуглый отрок бродил по аллеям»). Пушкин олицетворяет живое и вечное прошлое, тем самым прошлое в сознании лирической героини реабилитируется, лишается трагической окраски. Мотив грусти, печали соединяет первое и третье стихотворение: «У озерных грустил берегов». Характерно, что слово поэта появляется в цикле раньше, чем сам поэт, ведь второе стихотворение явно аллюзивно по отношению к пушкинскому «Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила...». Дело не только в общности темы, важна ее трактовка: у обоих статуя одновременно и мертвая, и живая («Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит»).
«...Озерным водам отдал лик, / Внимает шорохам зеленым»). Но у А. Пушкина остановлено мгновение, речь идет о живой деве, и восклицание «чудо!» в следующей строке вызвано именно тем, что схвачен момент, когда живое стало неживым и погрузилось в вечность. У А. Ахматовой же этот переход - уже не чудо и миг, а способ существования («...А там мой мраморный двойник...»). Кроме того, здесь разная временная ситуация. У А. Пушкина показан миг перехода живого в неживое, в вечность, и чудо этого перехода. У А. Ахматовой, наоборот, вечность существует изначально, двойник уже мраморный, и канувшее в вечность мгновение извлекается из нее и восстанавливается. По сути, это стихотворение - ответ на вопрос, что стало с пушкинской статуей в беге времени: статуя воскрешается в поэтическом слове.
Взаимопроникновение двух временных планов в тексте А. Ахматовой отсылает к стихотворению «Рыбак». А. Жолковский впервые заметил заимствование А. Ахматовой символики А. Пушкина, который написал свое стихотворение в 1830 году. В нем он изображает М. Ломоносова мальчиком, сыном рыбака 1730-го года. А. Ахматова пишет цикл в «В Царском Селе» в 1911 году, рассказывая о Пушкине-лицеисте 1811 года: «И столетие мы лелеем». Более того, вычитая из 1811 года еще одно столетие получается год рождения М. Ломоносова. Такая своеобразная игра со временем носит символический характер. Столетие как временной цикл, с одной стороны, указывает на цикличность и спиральность культурного развития. С другой, осознается как вневременная категория вечности. Наконец, А. Ахматова провозглашает на основе переклички с пушкинским предтекстом принцип мистической, сакральной связи времен и преемственности литературных поколений. Игра со временем осуществляется не только на семантическом, но и на грамматическом уровнях: построчное чередование прошлого и настоящего сменяется будущим временем в тексте А. Пушкина и замыкается с помощью кольцевой композиции прошлым в цикле А. Ахматовой:
Смуглый отрок бродил по аллеям…
Здесь лежала его треуголка… [С. 171 ]
Это обусловлено, прежде всего, поиском идеала в минувшем. Прошлое в эстетической концепции А. Ахматовой проявляется в настоящем не всей чередой перечисленных событий, а как бы случайно воскресает в мелких деталях (отсюда образ треуголки). Вместе с этим, история – тоже своего рода память, следовательно, цель творчества – воскрешение прошлого, его культурных традиций в настоящем во имя будущего.
Зеркальное соотношение эпох рождает символическое осмысление топонима Царское Село, которое вводится в ценностную систему Пушкина и Ахматовой как символ детства, юности и прошлого в целом. Царское Село находится на границе пересечения двух миров – «золотого» века русской культуры и современного А. Ахматовой «серебряного» века. Потому так трагично звучит голос – обращение лирической героини Ахматовой в позднем цикле «Городу Пушкина» (1957 г.): «О горе мне! Они тебя сожгли!..»
Своеобразным связующим звеном двух исторических эпох выступает единый литературный контекст: «И растрепанный том Парни». Французский поэт одновременно является ценностным ориентиром как для А. Пушкина, так и для А. Ахматовой. В стихотворении «Смуглый отрок бродил по аллеям…» можно говорить о биографической цитации, то есть включения в текст элементов автобиографии. Но главное: воссоздание облика поэта и его живого слова переплетается с биографией другого поэта и с его словом. Процесс этот воплощен уже в первом слове третьего стихотворения – «смуглый». Эпитет ассоциируется и с портретом А. Пушкина, и с восточным происхождением самой А. Ахматовой, и одновременно с цветом кожи ее Музы. Последняя ассоциация вводит в мировой культурный контекст: «И щеки, опаленные пожаром, / Уже людей пугают смуглотой»,- скажет о себе А. Ахматова в позднем стихотворении. То же самое было с Данте, чью смуглость современники связывали с адским пламенем. В этой точке сходства (Данте - Пушкин - Ахматова) уже начало судьбы, приводящей к «Реквиему», местом действия которого становится Ад, и запрограммировавшей выход из этого Ада. В этой связи не случаен «растрепанный том Парни» в конце.
Таким образом, пространство первого четверостишия - это пространство прошлого. Однако реалии пространства во втором четверостишии - не только приметы Царского Села. Все эти реалии пережили ряд культурных эпох, и потому они вневременны и универсальны. Так создается некий пространственный контекст, общий и А. Пушкину, и поэту, и статуе.
На этом фоне можно более полно осмыслить концовку цикла «Здесь лежала его треуголка / И растрепанный том Парни» [С. 171]. Слово «здесь» включает в себя очень многое это место, где развертываются любовные переживания героини, где она пророчит о будущем и где живо глубокое прошлое – А. Пушкин. По тем аллеям, по которым сейчас «проводят лошадок»,- «смуглый отрок бродил», и в тех местах, где «душа тосковала, / Задыхалась в предсмертном бреду»,- «лежала его треуголка / И растрепанный том Парни». Все существует одновременно здесь, в Царском Селе (оттого и такое название). Поэтому, встав на это место, можно почувствовать себя во всех трех временах.
Лирический сюжет в цикле А. Ахматовой можно отнести к «хроникальному» типу (Г. Поспелов). Его функционирование основано на взаимоотношении прошлого и настоящего в жизни лирической героини, прошлого как исторической памяти. Движение сюжета подчинено антитетическим законам двойничества: лирическое «я» в прошлом и «я» в настоящем, «я» и «мраморный двойник», «я» и «смуглый отрок». Лирический сюжет, наделенный повествовательной интонацией, намечен пунктиром – выделяются только значимые для лирического сознания события, эпизоды.
Анализ ритмического сюжета, развертывающегося в чередовании дольника и анапеста, показывает, что и на этом уровне существует взаимопроникновение прошлого и современной метрической точки зрения.
Соотношение исторических эпох отражается, как в зеркале, в творческих взаимоотношениях двух авторов: их можно осмыслить как пророчество и отклик на него. Именно потому А. Пушкин для А. Ахматовой - некая идеальная перспектива, пушкинский мир для нее - идеал ненарушимого гармонического равновесия.
Характерно, что общий смысл цикла не задан изначально, а постепенно возникает по мере его развертывания, и не из простого соположения стихотворений, а из их сопоставления. В композиции цикла заложена необходимость возвращения к началу, здесь должно быть как прямое, так и обратное чтение. Только в этом двунаправленном движении обретается полнота смысла. При прямом чтении выстраивается следующая триада:
1) человеческое «я», любящее, страдающее и освобождающееся от любви и страдания;
2) двойник как некий архетип из мирового культурного контекста;
3) постижение этого контекста через живую индивидуальность.
Но если в интерпретации цикла здесь остановиться, то окажется лишним и ненужным лирическое «я», оно представится лишь балластом, от которого поэт освобождается в процессе творчества, и движение поэтического сознания будет упрощено («я» - «двойник» - «Пушкин»), окажется, что главное - понять А. Пушкина. При обратном движении проясняется очень важный смысловой нюанс: А. Пушкин в цикле представлен не только в поэтической, но и в бытовой ипостаси, и таким же здесь является и «я» лирической героини. То есть обнаруживается соразмерность и взаимосоответствие двух поэтических индивидуальностей, постигается не только значение А. Пушкина для становления новой поэтической личности, но и значение этой поэтической личности как оживляющего вместилища и культуры, и литературы, и А. Пушкина
Цикл содержит в свернутом виде закономерность организации всего творчества А. Ахматовой как единой книги, в которой смысл целого - в вечном возвращении уже написанных стихов, в оживлении их в новом литературном и культурном контексте.
Литература
1. Ахматова А. А. Лирика. - Ростов-на-Дону, 1996.
2. Ахматова А. и русская литература начала ХХ века: Тез. конф. - М., 1989. - 106 с.
3. Ахматовские чтения. Вып. 2. Тайны ремесла / Под ред., сост. Н. В. Королева, С. П. Коваленко. - М., 1992. - 281 с.
4. Бабаев Э. Г. «... Одна великолепная цитата»: Цитаты в творчестве А. Ахматовой // Русская речь. - 1993. - №3. - С. 3-6.
5. Жирмунский В. М. Творчество А. Ахматовой. - Л., 1968. - 250 с.
6. Жолковский А. К. Блуждающие сны: Слово и культура. - М., 1992. - 431 с.
7. Кихней Л. Г. Поэзия А. Ахматовой: Тайны ремесла. - М., 1997. - 321 с.
8. Лукницкий П. Ранние пушкинские штудии А. Ахматовой // Вопросы литературы. - 1978. - №1. – С. 185-228.
9. Мусатов В. В. Лирика А. Ахматовой и пушкинская традиция // Мусатов В. В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины ХХ в. От Пастернака до Анненского. – М., 1992. – С.116-148.
10. Тименчик Р. Д. «Чужое слово» у А. Ахматовой: О языке // Русская речь. – 1989. - №3. – С. 33-36.
11. Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» // Сб. статей. – М., 2004.
