Термин «философская поэзия» неустойчив ло своему значению и, взятый сам по себе, вне исторического контекста, в достаточной мере условен. В разпые времена разные люди вкладывали в пего далеко пе одинаковый смысл. Философские произведения по понятиям одних могли казаться другим отпюдь не философскими - и наоборот. И все-таки термин этот в плане историко-литературном имеет право па существование. Во всяком случае, для русской литературы второй четверти XIX в. понятие «философская поэзия» было живьш и актуальным и в большой степени определяло особенности поэтического развития той эпохи. Ведь философское направление и философские тенденции в поэзии второй четзерти XIX в. нашли отражение - в разной стеттепи - ив творчестве Пушкина, и в творчестве Баратынского и Тютчева, и в литературной деятельности поэтов-любомудров.
3
1*
Со второй половины 20-х годов XIX в. в русской поэзии замечается отчетливое стремление к философским формам и - още больше - к философскому содержанию. Такое стремление пе было абсолютно новым. Философские произведения создавались в русской литературе и до 20-х годов, и раньше XIX в. Новыми и весьма характерными для интересующего нас исторического периода были интенсивность этого стремления, относительно широкая его распространенность и теоретическая его осознанность. Философская поэзия, начиная с 20-х годов, для ряда поэтов и некоторых поэтических группировок стала литературным зпамепем и литературной программой. Это обусловило характер многих поэтических замыслов того времени, их особенное содержание, а также то, как, под каким углом зрения поэтические произведения воспринимались читателями.
Большая заслуга в постановке вопроса о русской философской поэзии, о необходимости объединения поэзии с философией принадлежит группе поэтов, которая вошла в историю литературы под именем поэтов-любомудров. «Группа любомудров, - писал В. Н. Орлов, - выделила трех поэтов - Дмитрия Владимировича Веневитинова (1805-1827), Степана Петровича Шевырева (1806-1864) и Алексея Степановича Хомякова (1804-1860). Творчество их (имея в виду деятельность Шевырева и Хомякова лишь в двадцатые-тридпатые годы) представляет собой первый на русской литературной почве опыт создания теоретически осознанной философской поэзии, то есть поэзии, проникнутой мыслью на основе единого и целостного фи- лософско-эстетического мировоззрения»
Д. В. Веневитинов, признанный идеолог любомудров, так обосновывал выдвинутое любомудрами требование объединения поэзии с философией: «Первое чувство никогда не творит и не может творить, потому что оно всегда представляет согласие. Чувство только порождает мысль, которая развивается в борьбе и тогда уже, снова обратившись в чувство, является в произведении. И потому истинные поэты всех народов, всех веков были глубокими мыслителями, были философами и, так сказать, венцом просвещения.. .» .
Идея о глубоком родстве всякой подлинной поэзии с философией - одна из излюбленных и основополагающих и для Веневитинова, и для других любомудров. Опа лежала в основе их общей эстетической концепции и определяла преимущественную тематику и содержание их поэтических опытов.
Течение общественной мысли, которое представляла группа любомудров, не было обособленным от общего развития русской мысли. Оно обусловлено было причинами общего значения: стремлением значительной части русской интеллигенции к основательному знанию, к просвещению, которое покоилось бы на твердых и при этом самых современных, новейших философских основах. Как заметил Ю. Манн, «любомудрие было одним из первых (проявившихся еще до декабрьской трагедии) симптомов перемены настроений и взглядов в русском обществе, одной из ранних форм широкого философского движения 20-40-х годов» 3.
В известном, ограниченном смысле литературным исканиям любомудров близки были литературно-эстетические устремления некоторых литераторов-декабристов. Так, о поэзии высокого философского содержания, как о желанном будущем для русской литературы, писал в «Полярпой звезде» А. Бестужев. О том же много писал В. Кюхельбекер, издававший в 1824-1825 гг. вместе с любомудром В. Одоевским альманах философского направления «Мнемозина». Интересно, что биограф любомудра Александра Ивановича Кошелева особо отмечал близость литературных и эстетических взглядов Кюхельбекера и любомудров: «... критические взгляды Кюхельбекера можно признать за те убеждения, которые более или менее были ходячими между молодежью, к которой принадлежал Александр Иванович...» 4.
Уже после того, как любомудрами была обнародована программа философской поэзии, в конце 20-х и в 30-е годы, Е. Баратынским были созданы несравненные по глубине мысли и по художественности образцы русской философской лирики. То, что достижения любомудров не идут в сравнение с поэтическими достижениями Е. Баратынского, никак не отменяет параллельности их литературных устремлений и известной общности целей. Как писала Е. Н. Купреянова, «сами по себе философские интересы любомудров, увлекавшихся немецкой идеалистической философией, и прежде всего натурфилософией Шеллинга, были чужды Баратынскому, воспитанному на французской рационалистической культуре. Но выдвинутая любомудрами собственно эстетическая программа философской поэзии до известной степепи отвечала его творческим устремлениям» 5.
В начале 30-х годов - и это тоже весьма показательно - юный Лермонтов создает циклы стихов, осно-
8 10. Манн. Русская философская эстетика. М., «Искусство», 1939, стр. 7-8.
4 Биография Александра Ивановича Кошелева, т. 1, кн. II. М., 1889, стр. 24. О близости Кюхельбекера к любомудрам см. также в кн.: II. Котляревский. Старинные портреты. СПб., 1907, стр. 91.
Б Е. II. Купреянова. Е. А. Баратынский - В кн.: Е. А. Баратынский. Полн. собр. стихотв. Л., 1957, стр. 29.
ванных на строгой и стройной поэтико-философской концепции. При этом в некоторых своих стихотворениях этих лет («Русская мелодия», «Элегия», «Молитва» и др.) Лермонтов прямо перекликается с любомудрами6.
Наконец, Пушкин во второй половине 20-х и в 30-е годы (нам еще предстоит говорить об этом основательно и подробно) не остается безразличным к тем философским исканиям в русской поэзии, о которых больше других и одними из первых декларировали любомудры.
Таким образом, литературно-философская программа и устремления любомудров в своей основе относятся к явлениям не исключительным, а типологическим. Они отвечали духу времени, они выражали существенные тенденции общего литературного развития в России. И это в конечном счете и определяет подлинное историческое значение любомудров.
Свое наименование любомудры получили от названия философского кружка, к которому они принадлежали, - «общество любомудрия». Общество это возникло в 1823 г. Помимо Веневитинова, Шевырева и Хомякова в него входили (или были к нему близки) также В. Ф. Одоевский, братья И. В. и П. В. Киреевские, А. И. Кошелев, В. П. Титов, Н. А. Мельгунов и некоторые другие представители московской литературной молодежи.
По существу объединение московских литераторов, названных «любомудрами», в тесный круг единомышленников для большинства из них началось до возникновения философского кружка - еще в ранней молодости. Воспитапники Московского университетского пансиона, студенты Московского университета, принадлежавшие к культурной элите московского общества, они очень скоро сблизились и сдружились между собой па почве общих философских, паучных и литературных увлечений.
А. И. Кошелев, оставивший после себя весьма цепные воспоминания об этом времени, писал: «В это время, т. о. в 1820-1822 гг., познакомился я с некоторыми сверстниками, которых дружба или приязнь благодетельно подействовали на мою жизнь. Первое мое знакомство было с И. В. Киреевским... Меня особенно интересовали зпа- ния политические, а Киреевского - изящная словесность
6 См. об этом: Б. М. Эйхенбаум. Литературная позиция Лермонтова. - В кн.: Б. М. Эйхенбаум. Статьи о Лермонтове. М.-JL, Изд-во АН СССР, 1961, стр. 47-62.
и эстетика, но оба мы чувствовали потребность в философии. .. Другое мое знакомство, превратившееся в дружбу, было с кн. В. Ф. Одоевским. С ним мы скоро заговорили о немецкой философии, с которою его познакомили возвратившиеся из-за границы профессор М. Г. Павлов и И. И. Давыдов... Кроме того, в это время я сошелся с В. П. Титовым, С. П. Шевыревым и Н. А. Мельгуно- вым...» .
Круг будущих любомудров постепенно все расширялся - и вместе с тем становился все более тесным. Со временем, в 1822-1823 гг., он оформился, так сказать, и организационно. Вначале в литературном кружке, названном по имени его вдохновителя, писателя и известного переводчика С. Е. Раича. Затем в кружке философском, в обществе любомудров.
О характере занятий в кружке любомудров А. И. Ко- шелев писал: «Тут господствовала немецкая философия, т. е. Кант, Фихте, Шеллинг, Окен, Гёррес и др. Тут мы иногда читали наши философские сочинения; по всего чаще и по большей части беседовали о прочтеппых пами творениях немецких любомудров. Начала, па которых должны быть основаны всякие человеческие знания, составляли преимущественный предмет наших бесед; христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс, а не для нас, любомудров. Мы особепно высоко ценили Спинозу, п его творения мы считали много выше Евангелия и других священных писаний. Мы собирались у кн. Одоевского... Он председательствовал, а Д. В. Веневитипов всего более говорил и своими речами часто приводил нас в восторг. Эти беседы продолжались до 14 декабря 1825 г., когда мы сочли необходимым их прекратить, как потому, что не хотели навлечь па себя подозрение полиции, так п потому, что политические события сосредоточивали па себе все паше впимаппе...» .
Восстание декабристов для любомудров во многом оказалось решающим. Прояснить общественную позицию любомудров, как она выглядела в 20-е годы, помогут пам отношения любомудров к декабристам.
Многочисленные факты и исторические документы свидетельствуют о том, что любомудры в большинство своем сочувствовали декабристам и были близки им, хотя и не политическими взглядами, но общим духом независимости и свободомыслия. Показательно, что официальные власти подозревали больше, чем было и могло быть па самом деле. Они видели в любомудрах потенциальных «бунтовщиков». В архиве министерства иностранных дел, где в это время служили многие любомудры, обряд присяги новому царю происходил с соблюдением чрезвычайных мер безопасности: «По распоряжению свыше военный караул при архиве был утроен и солдаты спабжепы патронами. Командовал не унтер-офицер, а целый майор. Воображали, кажется, что архивные юноши произведут подражание петербургскому возмущению» .
Всех любомудров живо волновала судьба декабристов после пеудачи восстания. А. И. Кошелев свидетельствует: «Этих дней, или, вернее сказать, этих месяцев (ибо такое положение продолжалось до назначения верховного суда, т. е., кажется, до апреля), кто их пережил, тот, конечно, никогда не забудет. Мы, молодежь, менее страдали, чем волновались, и даже почти желали быть взятыми и тем стяжать и известность, и мученический венец...».
Когда же был объявлен приговор декабристам, любомудры ощутили не только глубокую скорбь, по и ужас: «Описать или словами передать ужас и уныние, которые овладели всеми - нет возможности: словно каждый лишился своего отца или брата...» п.
Конечно, не следует преувеличивать как оппозиционности любомудров, так и их близости к декабристам. Многое в их поведении и речах носило следы книжного влияния, многое шло не от убеждения, а от нравственного и эстетического сочувствия. Это были люди по кругу своему и по культуре близкие декабристам, но другого поко- лепия и другого «призыва». Они познакомились с декабристами незадолго до того, как те предстали перед историей в ореоле мученичества. Именно это последнее обстоятельство произвело на любомудров самое сильное впечатление и оказало наибольшее воздействие. Они сочувствовали не столько взглядам декабристов, сколько им самим. Их отношение к декабристам носило заметно романтиче- ский характер. Но сочувствовали они все-таки декабристам, а не правительству.
Легко заметить, что эта характеристика общественной позиции любомудров дапа в самом общем плане - так сказать, суммарпо. В действительности любомудры отнюдь не были все на одно лицо. Применительно к каждому из любомудров в отдельности эта суммарная характеристика требует уточпений.
Среди поэтов-любомудров - а они, естественно, нас интересуют в первую очередь - ближе других к декабристам по своим взглядам был Веневитинов. А. И. Герцен писал о нем, как о юноше, «полном мечтаний и идей 1825 года» . Незадолго до восстания декабристов Веневитинов высказывал мысль (его поддерживали в этом И. Киреевский, Рожалии и Кошелев) о необходимости «произвести в России перемену в образе правления» . После неудачи восстания в Петербурге вместе с И. Киреевским и Кошелевым он занимается фехтованием и верховой ездой «в ожидании торжества заговора в южной (второй) армии и в надежде примкнуть к мятежникам в их предполагаемом победоносном шествии через Москву па Петербург» .
Существует версия о принадлежности Веиевитпнова к одному из тайных обществ. В записках П. Н. Лаврентьевой, отрывки из которых опубликованы в собрании сочинений Веневитинова 1934 г., говорится: «Я знала еще со слов Аппепкова, что Веневитинов принят в общество, что он вполне разделяет их благородпые взгляды...».
Вряд ли можно доверять этому свидетельству. Но дело ведь не только в его основательности или неосновательности. Сама возможность появления такой версии в достаточной мере показательна. Она доказывает если не прямым, то косвенным образом типологическую близость Be- певитипова декабристам.
Позиция А. С. Хомякова в 20-е годы была хотя и более умеренной, нежели позиция Веневитинова, но вместо с тем в достаточной степени независимой и свободолюбивой. Во время событий 14 декабря Хомяков находился за границей. Однако перед отъездом за границу он сотрудничал с Рылеевым и Бестужевым в альманахе «Полярная звезда» и, находясь в Петербурге, часто посещал собрания Рылеева. На этих собраниях, верный своим умеренно-консервативным взглядам, он доказывал несправедливость «военной революции» 16. С пим спорили - и ему доверяли. Доверяли его личпой и политической честности, уважали за дух независимости и внутреннее свободолюбие. Последнее проявлялось, в частности, в его резко отрицательном отношепии к крепостному праву - в этом он был с декабристами прямым единомышленником. Позднее, в «Записках о всемирной истории», Хомяков так выразит сущность своего взгляда на порабощение народа - взгляда, которому он никогда не изменял: «Народ порабощенный впитывает в себя много злых начал: душа падает под тяжестью оков, связывающих тело, и не может уже развивать мысли истинно человеческой. Но господство - еще худший наставник, чем рабство, и глубокий разврат победителей мстит за несчастье побежденных» 17.
В 20-е годы даже С. П. Шевырев, о котором до сих пор в литературоведческой науке (и не без оснований) существует немало предубеждений, придерживался достаточно прогрессивных взглядов. В эти годы он еще не был тем ретроградом и реакционером, каким он стал позднее, в 40-е и 50-е годы. В общественных и научных воззрениях Шевырева 20-х и начала 30-х годов заметен некоторый эстетический уклон, преобладание эстетических интересов. Проблемы эстетические для него почти всегда оказываются на первом плане, хотя только эстетическим Шевырев в это время не ограничивается. Очень часто мысли о необходимости эстетического образования народа приводят Шевырева с логической неизбежностью к идеям народпой свободы.
Мысль о необходимости свободы для парода постоянпо занимает Шевырева, это для него «больная» мысль. 16 июня 1830 г. он записывает в дневлике: «... русский
ив См.: В. 3. Завитневич. Алексей Степанович Хомяков, т. I, кн. 1.
Киев, 1902, стр. 93-95. 117 А. С. Хомяков. Поли. собр. соч., изд. 2-е, т. 3. М., 1882, стр. 130.
мужик - раб, а раб не знает наслаждения изящным. Изящное вкушается душою свободною» .
Интересно, что даже те черты воззрений Шевырева, которые позднее у него развились в славянофильство официального толка, в 20-е годы выглядят, как проявление просвещенного и гуманного патриотизма. Он записывает в дневнике: «Надо бы русских воспитывать в духо терпимости ко всему иноземному и в жаркой любви к отечественному. Кто соединит терпимость чужого с любовью к своему -тот истинно русский... Истина, добродетель, изящество должны быть для всякого человека, а следовательно, и для русского, выше его собственного эгоизма» . «Будем любить свое, - пишет он далее, -* полагая его в истине, изяществе и добродетели, и будем беспристрастны к чужому. Русский да будет человеком по
преимуществу, человеком с сознанием...». * * *
Общество любомудров номинально прекратило свое существование сразу же после 14 декабря 1825 г. «Живо помню, - писал А. И. Кошелев, - как после этого несчастного числа кн. Одоевский нас созвал и с особенного торжественностью предал огню в своем камине и устав, и протоколы нашего общества любомудрия» .
Однако декабрьские события положили конец лишь формальному существованию философского кружка, но они отнюдь не привели к распадению литературной общности и ослаблению дружеских связей. Напротив, эти связи внутренне еще более укрепились. «Кружок любомудров, - отмечает В. Н. Орлов, - не будучи оформленным организационно, продолжал свое существование именно как единая и сплочепная группа вплоть до конца тридцатых годов» 22.
По сути дела, то, что объединяло любомудров в их обществе, те литературные и философские задачи, которые они перед собою ставили, после декабрьского восстания не только не потеряли своего смысла и значения, но и обрели новый и живой интерес. Трагическая неудача, постигшая благороднейших людей России на Сенатской площади, заставила немало честпых и мыслящих людей уйти в своеобразное «духовное подполье», уединиться в мире поэзии и философской мысли. Литературные и философские цели любомудров, таким образом, находят сугубое оправдание в условиях последекабрьской реакции. Как это ни звучит парадоксально, любомудры начинают свое подлинное историческое бытие не тогда, когда возникло общество, носившее это имя, но с тех пор, когда оно перестало существовать.
Наиболее активно и широко в период после декабря литературная деятельность любомудров развернулась в издаваемом ими журнале «Московский вестник». Он начал выходить в 1827 г. Первоначально в его издании принимал участие и А. С. Пушкин.
Предыстория журнала «Московский вестник» такова. Осенью 1826 г. Пушкин приезжает из Михайловского в Москву. «Москва приняла его с восторгом. Везде его носили на руках...», -вспоминал впоследствии Шевырев.. Здесь, в Москве, сначала у П. А. Вяземского, а затем в доме Веневитиновых Пушкин читает своего «Бориса Годунова». На чтении у Веневитинова присутствовали братья Киреевские, Хомяков, Шевырев, Рожалип, Погодин. Погодин писал об этом чтении: «Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления. „Эван, эвое, дайте чаши!" Явилось шампанское, и Пушкин одушевился, видя такое свое действие на избранную молодежь. Ему было приятпо наше внимание...» .
Так на вечере у Веневитиповых состоялось первое знакомство Пушкина с молодыми московскими литераторами-любомудрами. Видимо, там же и тогда же Пушкип узнал о намерении любомудров издавать свой журнал, приветствовал это намерение, обещал сотрудничество п помощь, а спустя несколько дней, познакомившись с планом издания, дал журналу прямое благословение. С Пушкиным заключается формальный договор о принципах сотрудничества. В декабре 1826 г. в доме Хомякова, в присутствии Мицкевича и Баратынского, было торжественно отпраздновапо основание нового журнала.
Согласие и союз Пушкина и любомудров в деле совместного издания журнала, хотя и оказались не слишком долговечными и прочными, не были, тем пе менее, случайными и имели за собой серьезные предпосылки. Несомненно, что Пушкин относился к любомудрам с сочувственным интересом и вниманием. Как отметил Д. Д. Благой, «веневитиновский кружок в первые два-три подекабрьских года был единственным литературно-дружеским объединением, отличавшимся вольнолюбивым духом и тем самым продолжавшим в какой-то мере идейные традиции декабристов. Неудивительно, что па первых порах имоппо в этом кружке Пушкин обрел, как ему представлялось, паиболее близкую себе среду» .
В ту пору, когда был задуман и пачал издаваться «Московский вестник», Пушкипа не могла пе привлекать в любомудрах их открытая и честная юность, их не только влюбленность, по и серьезпое отношепие.к поэзии, их страсть к положительному знанию. Копечпо, это было далеко пе все, чего желал бы Пушкин в идеале, по и этого было вполне достаточно для согласия в годы трагического безвременья .
«Московский вестник» был одним из первых русских журналов «с направлением». Его направленню на рапних этапах существования журпала открыто сочувствовал Пушкин. Но оно определялось все-таки не Пушкипым, а любомудрами: оно соответствовало их взглядам па литературу, их пониманию литературных задач. По своему характеру, по своим преимущественным тенденциям «Московский вестник» был журналом с заметно выражен- пым литературно-философским направлением.
Философское направление журнала любомудров находило отражение и в содержании литературно-критических и общетеоретических статей, помещаемых в журнале, и в свойствах публикуемого поэтического материала. В отборе поэтических произведений для печати издатели «Московского вестника» проявляли тенденцию, прямо отвечающую их интересу к философским темам и жанрам в поэзии. В журнале публиковались исторические драмы, при этом не бытового, а историко-философского и психологического плана: «Борис Годунов» Пушкина, «Ермак» Хомякова, «Дон Карлос» Шиллера и т. д. Печатались многочисленные переводы из «Фауста» Хете и других его произведений - главным образом философского характера. Большое место занимали в журнале так называемые «пантеистические» стихи, как переводные, так и принадлежащие самим любомудрам: например, стихотворения Хомякова «Заря» и «Молодость», стихотворение Шевырева «Ночь». Здесь же читателю предлагались такие, уже по названию философские стихи Шевырева, как «Мудрость», «Мысль» и т. д.
Показательно, что даже те поэты, сотрудники журнала, которые имели самое малое отношение и к философии, и к самим любомудрам, печатаясь па страницах «Московского вестника», старались выглядеть как «философы». Так, в одном из номеров журнала за 1829 г., публикуя стихотворения «Две феи» и «Соблазнитель», их автор М. Дмитриев делает к ним следующее примечание: «Сии два стихотворения составляют, так сказать, две стороны одного предмета. Вопросы философии в пих одни и те же; но в первом я хотел представить беспокойное сомнение разума испытующего, а во втором спокойную уверенность простого сердца...» 27.
Это забавное авторское пояснение к стихам, бесконечно далеким от какой-либо философии, служит своего рода отрицательным доказательством философского направления журнала. Авторы, подобные М. Дмитриеву, явно старались примерить себя и свои стихи к общим философским задачам, дабы не быть чужими журналу.
Лучшими годами для «Московского вестника» были два первых - 1827 и 1828. В это время в издании журнала принимает участие Пушкин и все любомудры -
27 «Московский вестник», 1829, ч. 1-я, стр. 146. ІЙ
кроме рано умершего Веневитинова, который сумел уви- деть лишь первые номера своего любимого детища^ С 1829 г. начинается постепенный упадок журнала. Разочаровавшись в том, как ведется журнал его редакторами (и в деловом, и в литературном отношении), резко охладевает к нему Пушкин; обостряются разногласия среди самих любомудров, издателей журнала; постепенно утрачивается к нему доверие читателей. В 1830 г. журнал перестал выходить.
«„Московский вестник", - писал В. Г. Белинский,- имел большие достоинства, много ума, много пылкости, но мало, чрезвычайно мало сметливости и догадливости, п потому сам был причиною своей преждевременной кончины» 28.
В сущности, в том виде, в каком он первоначально был задумай, журнал просуществовал педолго. Но и этого малого времени оказалось достаточным, чтобы «Московский вестник» оставил по себе добрую память и заметный след в истории русской литературы и журналистики. «„Московский вестник", - писал Гоголь, - один из лучших журналов, несмотря па то, что в пем не много было современного движения, издавался с тем, чтобы познакомить публику с замечательнейшими созданиями Европы, раздвинуть круг нашей литературы...»29.
И Гоголь, и Белинский (даже тогда, когда отмечали просчеты и недостатки журнала) испытывали к нему яв- пое сочувствие. Оба они, хотя и не в одинаковой степеии, видели в издании любомудров полезное и исторически значительное предприятие.
Безусловной заслугой журнала любомудров «Московский вестник» было то, что он содействовал распространению просвещения в России. Историческое место журнала, его историко-литературное значение в значительной мере определяется п тем, что он впервые прямо поставил перед русской литературой проблему философской поэзии и что на его страницах - тоже впервые - заявили о себе как единая поэтическая группа, как своеобразное поэтическое ТЄЧЄПИЄ В русской лирике 20-х ГОДОВ ПОЭТЫ" любомудры.
- В. Г. Белинский. Поли. собр. соч., т. 1. М., Изд-во АН СССР 1953, стр. 88-89.
- Н. В. Гоголь. О движении журнальной литературы в 1834-lt; 1835 гг.- Собр. соч. в 6-ти т., т. 6. М., Гослитиздат, 1950, стр. 101.
# # *
Поэтов-любомудров Веневитинова, Хомякова и Шевырева (а также Тютчева) И. Киреевский и вслед за ним Пушкин называли поэтами «немецкой школы» 30. В этом была своя правда, хотя слова «немецкая школа» следует ногшмать скорее в метафорическом, нежели в буквальном смысле.
«Немецкая школа» для поэтов-любомудров и Тютчева существовала уже самым внешним образом: в слушании лекций немецких профессоров, в общении с немецкими поэтами и учеными и т. д. Но «немецкая школа» существовала для любомудров и в более глубоком смысле: в воздействии немецких - прежде всего философских и романтических - идей на их литературную программу, па их поэтику, на внутренний мир их поэзии.
Это воздействие было далеко не прямым, оно выявлялось и в формах несогласия, полемики, отталкивания - что, впрочем, отнюдь не делало его менее значительным и весомым.
Сам лозунг философской поэзии, который провозгласили любомудры в России, восходил отчасти к немецким романтикам. Одно из наиболее распространенных определений-характеристик романтического направления в литературе, даппых его первыми теоретиками и практиками в Германии, связывает романтизм в поэзии с обязательным для поэта философским осмыслением жизни.
Призыв к объединению поэзии с философией повторялся в Германии в конце XVIII и в начале XIX в. постоянно - и повторялся всеми романтиками старшего поколения: и Тиком, и Новалисом, и Ваккенродером, и братьями Шлегелями. Видпейший теоретик немецкого романтизма Фридрих Шлегель писал: «Философия и поэзия, высочайшие проявления человека, которые даже в эпоху своего расцвета в Афинах существовали обособленно, отпыпе сливаются друг с другом, чтобы оживлять и возвышать друг друга в бесконечном взаимодействии» 31.
«Вся история современной поэзии, - утверждал
80 И. Киреевский. Обозрение русской словесности за 1829 г. - Поли. собр. соч., т. 2. М., 1911, стр. 25-26; А. С. Пушкин. Поли, собр. соч. в 10-ти т., т". 7, стр. 114. 3) Ф. Шлегель. Эпохи мировой поэзии. - В кп.: Литературная теория немецкого романтизма. Документы, JL, 1934, стр. 199.
Ф. Шлегель в другом месте, - есть непрекращающийся комментарий к краткому тексту философии; всякое искусство должно стать наукой, всякая наука - искусством; поэзия и философия должны объединиться.. .» 32
Романтики в Германии, как и любомудры в России, видели в слиянии философии с поэзией жизненно необходимую задачу современного литературного и общественного развития. При этом лозунг романтизма в литературе и лозунг философской поэзии был для них во многом адекватным. Как говорил тот же Ф. Шлегель, «настоящим зародышем романтического направления ума было смешение поэтических и философских воззрений» 33.
Видное место среди немецких романтиков занимал Шеллинг, философские взгляды которого, особенно враяний период деятельности, носили заметно пантеистический характер. Именно это больше всего и делало его ^близким поэтам-романтикам - и немецким, и русским. Очеловечивание и обожествлепие природы, столь ха- \ рактерное для паптеистического взгляда на мир, - это, к по существу, то же, что признание факта причастности "природы человеческим тайнам. В природе живет человеческое начало - и потому человеку дано через природу познать самого себя. Русский шеллингианец и любомудр В. Ф. Одоевский писал о Шеллинге: «В начале XIX в. Шеллинг был тем же, чем Христофор Колумб в XV: он открыл человеку неизвестную часть его мира, о которой существовали только какие-то баснословные предания, - его душу!»34.
Шеллинг и его метафизическая система были связующим пачалом между философией и поэзией. Поэты, стремившиеся стать философами, нашли в нем мыслителя, который не только хотел быть поэтом, но и был им па деле.
В. М. Жирмунский писал о Шеллинге: «В самом Шел- лииге жило непосредственное поэтическое чувство природы: вот почему его философские произведения похожи па поэмы...» 35.
Поэтом Шеллинг был и по методологии, и по свойству и содержанию своей мысли. Сама концепция мира, которую он предложил, имела все особенности поэтической картины. Природа была для него самой величественной из поэм, «скрытой под оболочкой чудесной тайнописи» . «Дух природы, - писал Шеллинг, - лишь внешне противостоит душе. Взятый сам по себе, он является орудием ее откровения» . Вне понятия «жизнь» ничто в мире не может ни существовать, ни мыслиться: «...даже мертвое в природе не есть само по себе мертвое, а есть только угасшая жизнь» .
Поэзия обладает силой видеть и чувствовать живую основу мироздапия - вот почему, согласно романтическому учению Шеллинга, пастоящий философ и имеет право, и даже обязан смотреть па мир глазами поэта. Шеллинг любил повторять, что его собственная философия «не только возникла из поэзии, но и стремилась возвратиться к этому своему источнику» .
Шеллинг своей философией дал поэзии и эстетически привлекательные идеи о вселенной, и образы-символы окружающего нас мира, и готовые поэтические аллегории о нем. При этом образы и аллегории оказались в поэтическом смысле не менее продуктивными, нежели сами философские идеи. Они послужили для романтической поэзии своеобразной новой мифологией, а Шеллингу обеспечили восторженное сочувствие всех теоретиков и практиков романтизма.
В 20-е и 30-е годы XIX в. популярность Шеллинга в России была огромной, его воздействие на русскую поэтическую мысль было очень заметным. Прежде всего, Шеллинг и его учение оказывали глубокое влияние на любомудров. Но воздействие Шеллинга на русских писателей и поэтов не ограничивалось только любомудрами.
А. И. Тургенев называл Шеллинга «первой теперь мыслящей головой в Германии» ,
Д. В. Веневитинов писал Кошелеву, что Шеллинг был для пего «источником наслаждения и восторга» .
В России Шеллинг оказал влияние на таких разных поэтов и мыслителей, как Веневитинов и Шевырев, А. Григорьев и И. Киреевский, Тютчев ж молодой Белип- ский и т. д. Во многом этому способствовали не только поэтическое, но и антидогматическое начало в философских построениях Шеллинга. А. И. Герцен отметил, что Шеллинг в своей философии только намечал пути, а не провозглашал истипу в последней инстанции. Поэтическая и антидогматическая основа философии Шеллинга позволяла и любомудоам, и другим русским поклонникам немецкого философа идти за ним свободно, нисколько пе жертвуя оригинальностью собственной мысли и собственного взгляда на вещи.
Русские мыслители и поэты, если что-то и брали у Шеллинга, то сугубо по-своему и свое. Они почти никогда не пользовались словами и идеями Шеллинга буквально. Как ни велико было тяготение русской мысли к точному, философскому знанию, философию Шеллинга она восприняла преимущественно с точки зрения художественной: в общем выражении, как образы и символы вселенной, - и значительно меньше в ее собственной системе и связях. Имея в виду философию Шеллинга, Баратынский писал Пушкину: «... я очень обрадовался случаю познакомиться с немецкой эстетикой. Нравится в ней собственная ее поэзия, но начала ее, мне кажется, можно опровергнуть философически.. .» .
Среди любомудров более других увлекался Шеллип- гом Веневитинов. Как следствие этого увлечения, в его статьях мы находим отдельные положения, которые можно было бы назвать «шеллингиавскими».
Но Веневитинов оставался самобытным мыслителем и отнюдь не механически пользовался формулировками
Шеллинга. Отдельные постулаты немецкого философа оп свободно включал в свою собственную концепцию, при этом мысленные ходы и силлогизмы Шеллинга, по-своему Веневитиновым понятые и по-своему трактованные, вели к особенным целям и приводили к вполпе самостоятельным заключениям.
Это характерно не для одного Веневитинова и в значительной мере определяет в целом те отношения, которые сложились между Шеллингом и русскими романтиками, между любомудрами и «немецкой школой».
Несомненно, что в содержание понятия «немецкая школа», которое выдвинул И. Киреевский, в качестве непременной его составной части входил и Шеллинг. Может быть, Шеллинга, его воздействие на поэтов-любомудров И. Киреевский и имел в виду в первую очередь, когда говорил о «немецкой школе».
Провозглашая лозунг философской поэзии, ромаптики в Германии - ив этом их поддерживал Шеллинг - видели в поэтическом постижении мира высший род знания. «Поэзия есть все и вся», - утверждали теоретики и практики немецкого романтизма. Поэзия способна постигнуть не просто истину, но мирообъемлющую истину: «... она выражает не только гармонию линий и красоту форм, по и мировую гармонию, таипственную связь между нашим „Я" и природой, между жизнью индивидуума и жизнью вселенной» .
Философская поэзия для романтиков - это универсальная поэзия и целостное знание. Поэзия призвана выполнять не частные, не особенные, а мировые и всемирные задачи. По убеждению романтиков, в универсальной поэзии должны растворяться и выступать как неделимое «природа и искусство, поэзия и проза, серьезное и комическое, воспоминание и предчувствие, духовное и чувственное, земное и небесное, жизнь и смерть» .
Может быть, эти обещанные романтиками в Германии всеобъемлющая поэзия и всеобъемлющая истина, это высшее и цельное знание, и привлекли к ним больше всего русских писателей - в том числе и любомудров. В 20-е годы XIX в. В. Одоевский писал: «Любомудрие, объемлю- щее целого человека, касающееся всех сторон природы его - еще более может освободить дух от одностороннего образования и возвысить его в область всеобщего.. .» .
Мечта об универсальном и цельном знании, основанном на поэтическом прозрении и поэтическом «инстинкте», проходит через всю жизнь В. Одоевского и через все его творчество. К универсальному, цельному и поэтическому постижению истины призывал в своих произведениях Хомяков. О поэзии «думающей», основанной на цельной философии, писал в программных статьях Веневитинов.
Такое единодушие в стремлениях и высказываниях хотя и связано отчасти с принадлежностью названных писателей к «немецкой школе», однако только его объяснено быть не может. Конечно, немецкая философская и эстетическая мысль на многое натолкнула любомудров, по те же, казалось, требования и призывы, с какими выступали немецкие романтики, у русских звучали все- таки иначе: они имели иной смысл и, главное, ипое основание. Призыв пемецких романтиков к созданию универсальной философской поэзии потому и был подхвачен любомудрами, что в нем в России второй четверти XIX в. существовала реальная потребность и свои особенные причины.
Русская общественная мысль, особенно после событий декабря 1825 г. и наступившей вслед за тем реакции, проявляла сильные тенденции к философскому осмыслению современной действительности, жизни вообще, человека. Русский мыслитель независимого и прогрессивного толка, лишенный надежд на скорое осуществление своих общественных идеалов, стремился компенсировать этот трагический недостаток глубипой и полпотой зпания, внутренним, духовным постижением истины. И в этом оп не хотел и не мог ограничиваться малым. Ему нужна была пепремеппо вся истина: только мирообъемлющая истина и мирообъемлющая поэзия-философия его и могли удовлетворить.
И Белинский, говоря о мирообъемлющей философии, и любомудры, стремившиеся к создапию универсальной философской поэзии, думали при этом пе о Гермапии, а о потребностях русской жизни и этими потребностями и руководствовались. У Белинского и любомудров были разные взгляды, но общая историческая почва: в отдельных случаях это не могло не приводить к известной близости воззрений. То, что Белинский принадлежал к «русской» школе, для нас не подлежит сомнению. Но и «немецкая» школа любомудров на поверку оказалась в значительной мере русской школой. И это весьма существенно для выяснения подлинного места любомудров в истории русской литературы.
Программа философской поэзии, предложенная этими поэтами и далеко не во всем реализованная ими на практике, имела глубокий исторический смысл. Она отвечала существенным потребностям современной русской жизни и уже поэтому выходила за рамки чисто кружковых поисков. Она была исторически обусловленной и исторически необходимой.
Философские устремления любомудров находились в тесной связи с ведущими, глубинными процессами русской жизни лоследекабристского периода. В конечном счете то, что делали любомудры, и еще более то, к чему они стремились в плане своих поэтико-философских исканий, объективно явилось выражением не частных, а общих тенденций в развитии русского общества и русской литературы. Именно поэтому и в этом смысле не только поэтические искания Тютчева, но даже искания Пушкина не оказались начисто отгороженными от поисков поэтов- любомудров.
Иоанн Григорьевич Любомудров
В 3 часа утра 29 январи 1885 года протяжный звон большого соборного колокола возвестил жителям гор. Мурома, что их предстоятеля и молитвенника пред престолом Божиим - соборного протоиерея Иоанна Григорьевича Любомудрова не стало. Болезнь, длившаяся с лета, привела его, наконец, к роковому концу; прекратив труженическую жизнь на 68 году от рождения.О. протоиерей был уроженец Тульской губернии. По окончании курса наук в Тульской духовной Семинарии в 1838 году, он, как один из лучших студентов, отправлен был для высшего образования в Московскую духовную Академию. Здесь с 1838 по 1842 год он слушал лекции знаменитейших профессоров Академии: - по богословию Филарета Гумилевского, впоследствии архиепископа Черниговского, по церковной истории А. В. Горского, впоследствии знаменитого «белаго» священника и Ректора Академии, по философии Ф. А. Голубинского, по физико-математическим наукам П. С. Делицына, по словесности - Е. В. Амфитеатрова, только при нем начавшего свои блестящие лекции. XIII-й курс, к составу которого принадлежал о. Иоанн, был одним из лучших курсов Академии: из среды его вышло 11 бакалавров и 1 профессор университета. В списке 55-ти студентов этого курса Иван Любомудров записан 49-м и имеющим ученую степень кандидата. Из числа товарищей его по Академии в здешней епархии, сколько мы знаем, доселе здравствует Михаил Васильевич Миловский, протоиерей Спасской церкви в гор. Шуе и законоучитель Шуйской классической гимназии.
По окончании академического курса о. Иоанн 21 - 28 сентября 1842 года был назначен учителем Владимирской духовной Семинарии по физике и математике. Кроме преподавания этих предметов в 2-х среднем и низшем отделениях, ему поручалось в тоже время преподавание и других предметов (учения о христианских вероисповеданиях в высшем 2-м отделении с 16 ноября 1842 по 15 июля 1843 г., с 2 сентября 1844 по 15 июля 1845 г. и с 4 сентября 1847 по 23 сентября 1848 г., библейской истории в среднем 2 отделении и церковной истории в высшем отделении с 11 ноября 1844 по 2 июля 1845 г., латинского языка в низшем 4 отделении с 11 октября 1845 по 11 января 1846 г., греческого языка в среднем 2 отделении с 5 сентября 1847 по 23 сентября 1848 г., священного писания в низшем 2 отделении с 4 сентября 1847 по 23 сентября 1848 г. и французского языка с 4 сентября 1846 по 15 июля 1847 г.) и исправление должности помощника инспектора (с 16 ноября 1842 по 7 сентября 1843 г.) и члена временного ревизионного комитета по проверке экономических отчетов Семинарии за 1843 год. С 1 июля 1849 года он перемещается с учительской должности во Владимирской духовной Семинарии на должность смотрителя Муромских духовных уездного и приходского училищ и учителя в высшем отделении уездного училища по катихизису, греческому языку и географии. Но должность учительскую он здесь проходил не долго: 29 января 1850 г. будучи произведен во священника к Муромской приходской Казанской церкви, он должен был оставить учительство и оставаться только при одной смотрительской должности. Только со введением в 1869 году в действие устава 1867 года он опять стал и учителем по катихизису и изъяснению Богослужения с церковным уставом. Но за то вследствие требования этого устава он более не мог быть священником приходской церкви, - и 25 сентября 1869 года был перемещен к Троицкому женскому монастырю, а потом 15 октября 1870 года на должность штатного протоиерея к Муромскому Богородицкому Собору.
И в Муроме, как и во Владимире, на о. Иоанна возлагалось исправление и других должностей, кроме смотрительской. Так с 11 ноября 1853 по 31 августа 1864 г. он был присутствующим Муромского духовного Правления, с 31 мая 1862 по 31 декабря 1864 г. исправлял должность цензора священнических проповедей по Муромскому уезду, с 11 ноября 1866 по 1 марта 1875 г. состоял членом Муромского уездного училищного совета. Должность смотрителя он оставил по прошению с 9 января 1877 года.
Проходя должности свои и исполняя возлагавшиеся на него поручения с надлежащею старательностью, о. Иоанн неоднократно получал от высшего начальства одобрения, поощрения и награды. Так, еще в бытность его учителем Семинарии, за усердную и полезную службу 13 апреля 1846 г. назначено ему было квартирное пособие по 40 р. в год из духовно-учебного капитала, каковое и получал до перехода в Муром; 12 марта 1853 года получил благодарность Епархиального Преосвященного за катихизические поучения; 22 июня 1855 года, вследствие бывшей ревизии Муромского духовного Училища, за отлично-ревностное и полезное усердие к службе, за строгое наблюдение надлежащего порядка в училище изъявлена ему особенная благодарность Семинарского Правления; 19 сентября 1851 года, по ходатайству Семинарского Правления, за ревностное и полезное прохождение службы Епархиальным Преосвященным награжден набедренником, 16 апреля 1855 года Всемилостивейше пожалован скуфьею, 28 мая 1858 года награжден темным бронзовым крестом на Владимирской ленте в память войны 1852 - 1856 гг., 22 апреля 1861 года Всемилостивейше пожалован камилавкой, 25 апреля 1864 года - золотым наперсным крестом, 25 мая 1869 года возведен в сан протоиерея, 31 марта 1874 г. Всемилостивейше сопричислен к ордену Св. Анны 3 степени и 1 апреля 1879 г. - 2 степени.
Будучи вообще человеком слабого телосложения, о. Иоанн только чрезвычайной правильностью своего образа жизни и строгой воздержностью от всяких излишеств мог поддерживать свою жизнь до такого преклонного возраста. В последнем году всем близким родным и знакомым уже стало заметно, что жизнь его не долга. Особенно 27 января, в день его именин, посещавшим его было очевидно, что дни его сочтены. И он сам, предчувствуя печальный исход охватившей его летом болезни (водяной), торопился устроить все для своего семейства так, чтобы оно, по крайней мере, на первых порах не встретило особых хлопот, все лето провел в хлопотах по устройству дома и хозяйственных принадлежностей. К концу же лета он уехал было в деревню, чтобы там отдохнуть от трудов, но облегчения получил мало, а осенью и совсем слег и не мог даже выходить из комнаты. Не будучи в состоянии совершать Богослужения, он тем не менее, едва только болезнь давала ему некоторое облегчение, принимался за дела, церковно-официальные, так что даже 28 января, за несколько часов до своей кончины, он занимался делами, сдавал на почту пакеты и указывал другим своим сослуживцам по собору, как следует писать нужные бумаги. Кончина его была истинно-христианская: неоднократно он исповедывался и приобщался, и за несколько дней пособоровался, а в ночь на 29 - января, во 2 м часу по полуночи, тихо, незаметно, на глазах любимой подруги - жены, с которой в течении 40 лет делил все радости и печали своей жизни, отошел туда, где нет ни печали, ни воздыхания!..
Погребение усопшего совершено было 1 февраля архимандритом Благовещенского монастыря Алексием, в сослужении архимандрита Спасского монастыря Мисаила и всех священников г. Мурома и брата покойного - священника гор. Богородицка, Тульской губ., М. Г. Любомудрова. Во время литургии и отпевания произнесены были приличные случаю речи протоиереями: А. И. Орфановым и и священниками: Н. П. Валединским и В. Е. Варваринским, из коих почти все (кроме Ястребова) были учениками покойного или в Семинарии или в Училище. При погребении усопшего присутствовали также Смотритель духовного Училища, преемник покойного по должности, некоторые преподаватели Училища и ученики, проводившие его до могилы, устроенной близь церкви Спасского монастыря, почти рядом с могилой раньше умершего зятя его - профессора Нижегородской духовной Семинарии В. К. Нарбекова. Около могилы собрались и все близкие его родные, кроме больной дочери, едва могущей по комнате пройти с костылями. Это были: вдова его, единственный сын - тутор Лицея Цесаревича Николая, дочь - вдова с детьми: сыном и дочерью, обучающимися в Нижегородских гимназиях и брат, ехавший по приглашению о. Иоанна на свидание после 15 летней разлуки и поспевший только к холодному трупу. Дети, внуки и брат успели из разных мест приехать, чтобы отдать последний долг усопшему и помолиться о упокоении души его.
N. N.
(Владимирские Епархиальные Ведомости. Отдел неофициальный. № 9-й. 1-го мая 1885 года).
.
Copyright © 2018 Любовь безусловная
Алексей ЛЮБОМУДРОВ
Алексей Маркович Любомудров родился в 1958 году в г. Котельнич Кировской области. Окончил ЛГУ. Доктор филологических наук.
Ведущий сотрудник ИРЛИ РАН (Пушкинского Дома).
Печатается в журналах «Москва», «Литературная учеба», «Литература в школе», «Вече», «Купель», «Роман-журнал XXI
век», «Всерусский собор» и др. Автор книг «Знамения Божии от святых икон», «Вечное в настоящем» и др.
Член Союза писателей России. Живет в Санкт-Петербурге.
«Утилитаризм и плебейство — вот основы преобразования»
Статья Б.Зайцева «Наш язык» в контексте орфографической реформы
К 100-ЛЕТИЮ РЕФОРМЫ ПРАВОПИСАНИЯ
В творческом наследии Б.К. Зайцева, утонченного лирика, певца «спокойствия», «уединения» и «тишины» (названия его рассказов), редко можно встретить острую публицистику на злобу дня. Яркое, страстное, эмоционально окрашенное слово впервые прозвучало из его уст, когда он выступил на защиту национальной культуры, за «цветущую сложность» родной речи. Статья «Наш язык» была напечатана в еженедельнике «Народоправство» 7 декабря 1917 года (№ 17) и с момента появления в этом редком издании больше не публиковалась. Спустя сто лет мы публикуем этот текст, столь созвучный нынешним спорам о культурном достоянии России.
Журнал «Народоправство» редактировался другом Зайцева — писателем Г.И. Чулковым, выходил с июня 1917-го по февраль 1918 года. На его страницах печатались статьи московских ученых, философов, литераторов (среди которых А.Толстой, Г.Чулков, Вл. Ходасевич, А.Ремизов, Вяч. Иванов), обсуждались последствия революции, вопросы государственного и культурного строительства новой России.
Выступление Зайцева в защиту традиционной орфографии стало первым после прихода большевиков к власти. Однако советские декреты о переходе на новое правописание еще не были выпущены. Стоит напомнить, что реформа готовилась задолго до революции: она обсуждалась в Орфографической комиссии, созданной в 1904 году при Академии наук и включавшей в себя видных лингвистов — они-то и подготовили проект упрощения правописания. С самого начала обсуждения проекта российское общество разделилось: реформу поддержали ученые-филологи, преподаватели школ, но резко не принимали писатели и критики: они рассматривали традиционную орфографию как национальное достояние. В императорской России реформа была приостановлена, но Временное правительство не мешкая взялось за ее реализацию: 11 мая 1917 года было утверждено «Постановление совещания при Академии наук под председательством академика А.А. Шахматова по вопросу об упрощении русского правописания» (в нем перечислялись все изменения). Вслед за тем циркуляры министра народного просвещения А.А. Мануйлова от 17 мая и 22 июня предписывали попечителям учебных округов перевести школы на новое письмо. Здесь протесты уже не помогли (например, М.Шагинян летом 1917 года высказывала опасения, что реформе «удастся многое запутать и многому повредить... в деле народного просвещения»).
Большевистская власть посчитала дело ломки прежней орфографии первоочередным: уже 23 декабря 1917 года нарком просвещения А.В. Луначарский выпустил декрет, предписывающий всем государственным изданиям использовать новое правописание. Однако новшество не приживалось, периодика продолжала выходить на старой орфографии, и 10 октября 1918 года вышел еще один декрет Совнаркома — «О введении новой орфографии», окончательно закрепивший реформу. Использование традиционной орфографии рассматривалось как пособничество контрреволюции и каралось огромными штрафами. Из типографий насильственно изымались запрещенные наборные литеры «ять» и «ер». Так старое русское правописание было буквально выкорчевано из культурной жизни народа.
Таким образом, Зайцев полемизирует с пунктами «упрощения русского правописания», принятыми еще Временным правительством, — за две недели до их официального подтверждения правительством советским. Главный критерий, с которым Зайцев подходит к оценке реформы, эстетический: искажая облик языка великой русской литературы, она внедряет в общество «гнусный волапюк1». Черты реформы — утилитаризм и плебейство, которому оказались причастны ученые и педагоги со своим «бухгалтерским» подходом к слову. Мнение людей искусства, художников слова было проигнорировано. Писатель ссылается на опыт Франции, где похожий проект реформы орфографии, предложенный филологами, был заблокирован писателями и широкой общественностью. В России же вершат дела бездушные чиновники — традиционная беда русской культуры.
Зайцев озабочен неизбежным снижением уровня образования, прежде всего школьного, в котором очевидны тенденции к «сокращению и упрощению». Эти мысли разительно перекликаются с сегодняшними спорами, касающимися предметов русского языка и русской литературы. Он предвидит, что реформа приведет к умственной и культурной деградации народа.
Еженедельник «Народоправство» не раз уделял внимание вопросам сбережения русского слова. Художественный критик Д.Е. Аркин напечатал статью «Судьба языка» (1917. № 8), где рассуждал о трагическом расколе языка интеллигенции и языка народа, усматривал в обеднении речи признак общего духовного обнищания («упадок языка стоит в тесной связи с упадком национального сознания») и ставил задачу «очищения речи» — возможного лишь «через очищение нашей собственной души». В том же номере, что и материал Б.Зайцева (17 декабря), была опубликована статья художника Н.В. Досекина «Обязательная неграмотность», темы которой перекликаются с тезисами Б.Зайцева. Отмечая «всеобщее несочувствие реформе», автор пишет, что выступают за нее лишь «ремесленники преподавания». Они забыли об «органической иерархии ценностей, нарушение которой всегда ведет к падению культуры». Общество не должно позволять министрам «уродовать всенародное достояние» в угоду полуграмотной России.
Статья Бориса Зайцева завершается призывом к русской интеллигенции не ограничиваться кулуарными пересудами, но решительно выступить в защиту традиций. Однако в условиях наступившей диктатуры публичный протест становился все более проблематичным. Откликнулся Вяч. Иванов, написавший для известного сборника статей о русской революции «Из глубины» (1918) свои заметки с точно таким же названием — «Наш язык» (очевидно, сознательно ориентируясь на Б.Зайцева). Возражая против «произвольных новшеств», поэт-символист говорит о духовном смысле реформы. Он видит в ней искусственное обмирщение языка, намерение вытеснить из него церковнославянские элементы. Но к читателям этот текст попал не скоро: тираж сборника был изъят из обращения.
Другие оставили нелицеприятные суждения о реформе в дневниках — как, например, Александр Блок или Иван Бунин, записавший 24 апреля 1918 года: «По приказу самого Архангела Михаила никогда не приму большевицкого правописания. Уж хотя бы по одному тому, что никогда человеческая рука не писала ничего подобного тому, что пишется теперь по этому правописанию» («Окаянные дни»); впоследствии Бунин называл его «заборным». Позже политический, историко-культурный и духовный смысл реформы был глубоко проанализирован в работах Ивана Ильина, архиепископа Аверкия (Таушева).
Таким образом, статья Б.Зайцева стала едва ли не единственной апологией старой орфографии, опубликованной русским писателем в России советского периода и дошедшей до читателя.
Сам Борис Зайцев сохранял верность прежнему письму на протяжении всего долгого творческого пути, завершившегося в 1972 году. Издания русского зарубежья в массе своей перешли на новую орфографию только в послевоенные годы, хотя некоторые печатные органы сохраняют ее поныне.
Сегодня очевидно, что отказ от традиционной орфографии был составной частью насильственного изменения культурного кода русского народа. Упадок письменной и устной речи, беззащитность перед англоязычной экспансией и жаргоном — прямые следствия этой ломки. Современные филологи полагают: «Отказ от старой орфографии под предлогом того, что она была слишком трудна и громоздка... привел к отчуждению носителя языка от самого облика классических литературных текстов, религиозной литературы, к отчуждению от духовности» (Каверина В.В., Лещенко Е.В.Буква «ять» как идеологема российского дискурса на рубеже XIX-XX веков // Вопросы когнитивной лингвистики. 2008. № 3). Ценность старой орфографии признается сегодня многими. О полном возвращении к старому письму речь, конечно, не идет, но вполне реальна задача восстановить прежнюю орфографию в русской классической литературе, вернуть ей первоначальный вид. Первые попытки в этом направлении уже делаются.
За сто лет, прошедших со дня публикации Б.Зайцева, ее мысли не утратили актуальности. Пусть нас поддержит и вдохновит голос классика — одного из тех, «для кого слово есть жизнь и воздух».
Борис Зайцев
НАШ ЯЗЫК
Знакомая девочка Маша, прилежная труженица, вернувшись из школы, сказала: «А у нас-то что! Мы теперь без твердых знаков пишем, и без ять. I с точкой тоже не нужно. Учителя велели. Смешно как! Мы все ошибаемся, и сами учителя ошибаются!»
Трудолюбивая Маша, разумеется, привыкнет, если ей «прикажут». «Привыкнут» и учителя — им приказали чиновники из министерства. Вероятно, привыкнет и безграмотная, бессловесная Русь. Может быть, даже родное нечто почувствует: надписи мелом и углем на заборах и в демократических уборных — с детства знакомая картина — давно приняли новую орфографию. В этом смысле они национальны.
Ее охотно примут и те многочисленные люди, которые сочтут ее раскрепощением языка от «царизма». Число твердых лбов всегда было очень значительно.
Образованное русское общество посмеивается, слегка будирует, называет реформу «глупостью», но в общем тоже, конечно, безучастно. Где там рассуждать о несчастном ѣ, когда на носу немцы. Впрочем, если бы и не немцы, и не революция, тоже мало кто заинтересовался бы: кому какое дело до языка! Ужасно интересно. Мало ли что говорил умирающий Тургенев о «великом и могучем» русском языке. На то он писатель, это его и дело. Есть действительно люди, для которых вопросы языка небезразличны; верно и то, что это в первую голову писатели-художники, те, кто полжизни провел в общении со словом, для кого слово есть жизнь и воздух. К реформе языка они не могут быть равнодушными.
Думаю, что в вопросе о новом правописании есть две стороны: филологическая и эстетическая. Не будучи филологом, не стану распространяться о первой, укажу лишь на следующее: допустим, что после Петра ѣ стали писать не там, где надо, и в некоторых словах, где по корню следовало бы его писать — писалось е. (Так говорят филологи.) Следует ли из этого, что ѣ должно быть выброшено вовсе? Казалось бы, вывод один: надо восстановить в некоторых, искаженных, словах их прежнее правописание. Само же ѣ есть, несомненно, отголосок древнего некоего звука (йотированное е или другая долгая гласная — безразлично). Знак долготы существует в греческом языке. Во французском accent circonflexe2, с ребячества знакомый нам «домик» над гласными, указывает на древнее благородство звука, его как бы именитое родословие (от происшедшего Бог знает когда слияния). Пусть в произношении он яснее нашего ѣ. Надо оговориться — для французов яснее; мы же, русские, в произношении его сплошь и рядом не улавливаем. В нашем ѣ есть тоже звуковое отличие от е, правда, очень тонкое — наш язык и вообще очень тонкое и сложное орудие. Ять острее, я бы сказал — ядовитее по звуку, чем е. Горячее его. Оно почти всегда вызывает на себя ударение и смягчает предшествующую согласную. Отзвук древнего i в нем не утерян3. Выбрасывать его — значит упрощать язык в дурном смысле, лишать его оттенка.
Тут мы подходим, по-видимому, к сердцу реформы, к ее эстетике, на что в особенности я и обращаю внимание. Ее эстетика ничтожна. Все сделано из утилитарных соображений. Утилитаризм и плебейство — вот основы «преобразования».
О каких «оттенках» можно говорить, когда никто из реформаторов ни о каких красках в языке не думал, ни о какой красоте языка речи не подымалось и подняться не могло, ибо реформа исходит не от художников слова, а от бухгалтеров его. Не поэты, а учителя гимназий и университетов хлопочут над созданием обновленного языка, который должен стать лучше прежнего. Явно, что дух учителя гимназии веет над попыткой обратить русский язык в эсперанто4.
Прежде учитель гимназии молчал, хотя и был либерален и «благороден». Теперь заговорил. О, у него свои, домашние дела. У него ученики, которые делают много ошибок на букву ѣ. При Кассо5 он ставил им двойки и оставлял на второй год. Теперь он гуманнее и делает ученикам облегчение, «упрощает» язык, не им созданный, драгоценное наследие прошлого. Язык приспособляется для низшей школы, для ее удобства. Приспособляют его также для торговых контор, банков, промышленности, для газет, большевистских воззваний. Тут упрощение есть — экономия сил, рубль, в конечном счете. Практика, Америка. Один горячий писатель6, прославившийся тем, что книги Пророков отнес ко временам послеевангельским, прямо писал о «ненужных» буквах: их надо изъять из типографий и перелить в пушки для защиты родины. Не все ли равно для человека «практического», как набирать пушкинское стихотворение:
Рѣдѣетъ облаковъ летучая гряда
Редеет облаков летучая гряда.
Что дешевле и что «передовее», то и лучше. Разве флоберовский аптекарь Омэ7, бессмертный здравый смысл, заинтересуется магией слова? Он ее не видит, не слышит — и не воспринимает.
Для тех, у кого нет ни уха, ни глаза, реформа протекает вполне благополучно. Сегодня отменили три буквы, согласование прилагательного с существительным во множественном числе8. Почему бы завтра не отменить видов глагола? К чему там оттенки, столь трудно дающиеся иностранцу и осложняющие дело, — «отставить» их. А уже там недалеко и до самых глагольных форм. «Сократить», «упростить», сделать так, чтобы всем стало понятно. Ведь работают же эсперантисты над своим языком, по-своему — небезуспешно. Правда, он отзывает гомункулюсом9, химической ретортой... Ну, что поделать. Зато удобно.
Безобразие, нетворческий и мертвенный характер реформы особенно ясны тогда, когда в руках держишь страницы, напечатанные на этом гнусном волапюке. Надо быть или ослепленным фанатиком, или вообще ничего не понимать в языке, чтобы это нравилось. Дух Пушкина, Толстого, Гоголя передается теми же приемами, какими безграмотный хулиган пишет на заборе. На великих словах является налет чужого, скверного. Сочетания ие, ия вместо iе, iя определенно напоминают Малороссию, то есть опять-таки простонародный говор. Пушкин как бы переводится на некоторый плебейский жаргон. Я не хочу задевать украинцев, но нельзя же отрицать, что их язык есть язык крестьянства; и насколько он хорош для народных песен, настолько же убого звучит на нем, например, Ибсен («Лялькина хата»10).
В редакции журнала, несколько номеров которого печатались по новой орфографии, против нее заявили протест сотрудники-живописцы. Они единогласно утверждали, что зрительно, графически новая письменность отвратительна. Она губит всякий, даже лучший шрифт. Упоминаю об этом потому, что голоса художников не считаю возможным обойти. От этой орфографии пришлось отказаться.
Из всего изложенного ясно, я думаю, что реформой язык не повышается, апонижается, не толпу намерен поднять за собой реформатор, а сам спуститься до уровня толпы. В этом и есть плебейский оттенок реформы.
Характерно и то, как это нововведение вводилось: вполне игнорировали людей искусства, художников слова. Это уже древнечиновничья русская закваска. Русская литература, прославившая Россию на весь мир, чуть не единственное наше незыблемое достояние, — русская литература была на дурном счету как у Николая I и всех дальнейших, так и у нынешних хозяев. Русским художникам, которых при жизни все ругают, кому не лень, можно ставить иногда памятники (если кости вполне истлели). Но считаться с ними, признавать их голос влиятельным — это для аптекаря Омэ чрезмерно. Он лучше заложит свой проект съезду «преподавателей в городских училищах»11, чем Мережковскому, Бунину, Вячеславу Иванову... Что же, русские писатели привыкли.
Я думаю все-таки, что некоторым организациям, например клубу московских писателей, следовало бы высказаться. Среди поэтов, беллетристов и философов я не встречал еще ни одного защитника нового письма. Все смеются и говорят неизбежное: «глупость». Но быть может, одного смеху мало. Конечно, жизнь находится целиком в руках дельцов, политиков и чиновников; практического значения слова наши, горсточки непрактических людей, иметь не будут. Все же нынешняя русская литература может и должна подать свой голос в вопросе, близко ее касающемся. Не надо забывать, что лет через пятнадцать не только дети наши начнут писать на эсперанто, но и нашу прозу и стихи станут печатать на иностранном жаргоне в угоду кучке чиновников, при безгласии безгласной России. Если нам это не понравится, нас спросят: «Почему же вы молчали?»
Примечания
1 Волапюк, или воляпюк, — международный искусственный социализованный язык, созданный в 1879 году немецким католическим священником Иоганном Мартином Шлейером.
2 Accent circonflexe (циркумфлекс (фр.)) — диакритический знак над гласной; обозначает открытый характер звука.
3 Ряд ученых полагает, что различие в выговоре букв е и ѣ исчезло в XIX веке, другие утверждают, что особое произношение ятя сохранялось в речи и в начале ХХ века. В ряде диалектов особый оттенок звука е на месте прежнего ятя наблюдается до сих пор.
4 Во Франции недавно была попытка реформы орфографии, но провалилась под ударами французских литераторов (см., например, Remy de Gourmont, статью в его «Promenades Philosophiques»). — Примеч. Б.К. Зайцева.
На рубеже ХХ века во Франции по поручению Министерства просвещения филологи П.Мейер и Ф.Брюно разработали проекты реформы правописания. В результате дискуссии, в которой с критикой реформы выступили видные писатели, Французская академия не дала санкцию на ее осуществление. Б.Зайцев имеет в виду статью французского писателя и критика Реми де Гурмона (1858-1915) «Попытка упрощения орфографии» («Essai sur la simplification de l’orthographe») в его книге «Философские прогулки» (Париж, 1905).
5 Кассо Лев Аристидович (1865-1914) — министр народного просвещения в 1910-1914 годах, при котором был усилен контроль над учебными заведениями и деятельностью педагогов.
6 Речь идет о Н.А. Морозове (1854-1946), который пересмотрел всю библейскую хронологию — в частности, относил книги пророков к V веку н.э. Он же вынашивал идеи составления «рационального алфавита», считал ненужными буквы ѣ и ѣ, предлагал заменить знак точки звездочкой, ликвидировать прописные буквы и т.п.
7 Аптекарь Омэ — персонаж романа Г.Флобера «Госпожа Бовари», олицетворяющий торжествующую пошлость. Глупый и невежественный, он претендует на роль светоча мысли и носителя просвещения.
8 Отменялись буквы ѣ, ѣ, Ѳ, ѳ, I, i. Устанавливалось единое написание окончаний для именительного и винительного множественного числа всех родов (например, вместодобрыя дѣла, синiя рѣки — добрые дела, синие реки).
9 Гомункулюс или гомункулус (homunculus (лат.) — человечек) — в представлении средневековых алхимиков существо, подобное человеку, которое можно получить искусственным путем.
10 В современных украинских изданиях название пьесы Г.Ибсена «Кукольный дом» (1879) переводится как «Ляльковий дiм» или «Ляльковий будинок».
11 За реформу, например, высказался Всероссийский съезд преподавателей русского языка и словесности, проходивший в декабре 1916 — январе 1917 года в Москве.
Полное собрание творений
Т. 4
Α. Μ. Любомудров
Святитель Игнатий и проблема творчества
Всякая красота, и видимая, и невидимая, должна быть помазана Духом, без этого помазания на ней печать тления.
Из письма святителя Игнатия
К. П. Брюллову 1
"Не хлебом единым будет жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих" (Мф. 4. 4), – сказал Господь. Действительно, слово Божие – наша драгоценная, спасительная пища. А способно ли питать душу человека слово художественное? И какова эта пища, помогает ли она духовному росту, или, наоборот, содержит в себе яд? Какое место занимает художественное творчество в достижении главной христианской цели – просветления, обожения, спасения души?
Проблема соотношения церковного мировоззрения и художественного творчества возникла с началом Нового времени, когда пути Церкви и пути культуры решительно разошлись. Подобные вопросы не стояли перед современниками преподобного Андрея Рублева, создававшего иконы в посте и молитве, отражавшего горний мир духовных реальностей, не привносящего ничего "от себя", но бережно слушающего Вечность.
__________1 Письмо архимандрита Игнатия К. П. Брюллову от 27 апр. 1847 г. // Собрание писем Святителя Игнатия Брянчанинова, епископа Кавказского и Черноморского. М.; СПб., 1995. С. 473. (Далее – Собрание писем…).
), священник , священномученик
В марте того же года назначен священником в село Лацкое Мологского уезда Ярославской губернии и законоучителем трехклассной земской школы. В многолюдном торговом селе было две церкви: Вознесенская и кладбищенская церковь Казанской иконы Божией Матери.
Отец Николай развернул активную духовно-просветительскую работу: в г. создал первую в округе библиотеку-читальню для крестьян (100 рублей на библиотеку пожертвовал св. Иоанн Кронштадтский); будучи абсолютным трезвенником, в проповедях, в публичных чтениях вел неустанную борьбу с пьянством; создал образцовое садовое хозяйство и пасеку. Выписал из Америки несколько сельхозмашин на конной тяге, которыми пользовались и крестьяне. На выделенных его семье десятинах церковной земли о.Николай завел образцовое хозяйство, разбил яблоненвый сад, пасеку. Он часто консультировал крестьян по вопросам плодородия земли, снабжал их высокосортными семенами зерновых культур. О.Николай был сторонником постоянного государственного жалования для приходских священников, считая унизительным и безнравственным получать за церковные требы деньги с крестьян-бедняков.
В 1898 году о.Николай тяжело заболел тифом. Его жена, Софья Петровна, будучи беременной, отправилась в Петербург и просила молитвенной помощи у о. Иоанна Кронштадтского . Помолившись, о.Иоанн сказал ей: "Супруг выздоровеет, а ребенок родится здоровым". Вскоре о.Николай поправился, а сын в благополучном здравии прожил 93 года.
В г. власть в с.Лацком захватили "красные", и о.Николай по настоянию детей просил о переводе на другой приход. Управляющий епархией архимандрит Иаков благословил его остаться на месте, сказав: "Если убьют - примешь от Господа мученический венец" .
2 ноября г. на Димитриевскую родительскую субботу он отслужил литургию и панихиду. После этого его арестовали. Пришедшие за о.Николаем в церковь комиссар и двое солдат расстреляли его на огороде, недалеко от собственного дома, и поспешили присоединиться к остальным, занимавшимся в это время грабежом. Местная власть запретила отпеть о.Николая в церкви, и его похоронили ночью, при свете факелов и тихом пении "Святый Боже". Отпевание о.Николая, после настоятельных просьбы матушки, было совершено тремя знакомыми священниками только весной следующего года.
Священник Николай Любомудров был причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе года для общецерковного почитания.
Награды
- наперсный крест (1912, по случаю 50-летия со дня рождения и 25-летия пастырского служения в лацковском приходе. Ходатайствовали о награждении и провели сбор денег на покупку золотого нагрудного креста прихожане)
- орден святой Анны III степени (1912, по ходатайству Земской Управы за просветительскую деятельность)
Литература
- Исповедник Православия о.Николай Любомудров// Санкт-Петербургские епархиальные ведомости. 1991. N 1-2. С.32-35.
- Свято-Германовский календарь. Изд-во Российского отделения Валаамского общества Америки. Москва, 1995. С.75.
- Новомученики и исповедники Ярославской епархии. Ч.3. Священнослужители и миряне//Под ред. прот.Николая Лихоманова. Романов-Борисоглебск (Тутаев) Православное братство святых благоверных князей Бориса и Глеба, 2000. С.53-62.
Использованные материалы
- БД ПСТГУ "Новомученики и исповедники Русской Православной Церкви XX века"
