Автором эпической поэмы шахнаме является. Описание и анализ поэмы "шахнаме" фирдоуси

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц)

Фирдоуси

Вступление

Слово в похвалу разума

Пришла пора, чтоб истинный мудрец
О разуме поведал наконец.

Яви нам слово, восхваляя разум,
И поучай людей своим рассказом.

Из всех даров что разума ценней?
Хвала ему – всех добрых дел сильней.

Венец, краса всего живого – разум,
Признай, что бытия основа – разум.

Он – твой вожатый, он – в людских сердцах,
Он с нами на земле и в небесах.

От разума – печаль и наслажденье,
От разума – величье и паденье.

Для человека с чистою душой
Без разума нет радости земной.

Ты мудреца слыхал ли изреченье?
Сказал он правдолюбцам в поученье:

«Раскается в своих деяньях тот,
Кто, не подумав, действовать начнет.

В глазах разумных – дураком он станет,
Для самых близких – чужаком он станет».

Друг разума – в почете в двух мирах,
Враг разума – терзается в цепях.

Глаза твоей души – твой светлый разум,
А мир объять ты можешь только глазом.

Был первым в мире создан разум наш,
Он – страж души, трех стражей верных страж,

Те трое суть язык, глаза и уши:
Чрез них добро и зло вкушают души.

Кто в силах разуму воздать почет?
Воздам почет, но кто меня поймет?

Не спрашивай о первых днях творенья
До нашего с тобою появленья,

Но, созданный всевышним в некий миг,
Ты явное и тайное постиг.

Иди же вслед за разумом с любовью,
Разумное не подвергай злословью.

К словам разумных ты ищи пути,
Весь мир пройди, чтоб знанья обрести.

О том, что ты услышал, всем поведай,
С упорством корни знания исследуй:

Лишь ветви изучив на древе слов,
Дойти ты не сумеешь до основ.

Восхвалением султану Махмуду завершается та часть эпопеи, которая носит название «Начало книги», после которой следует описание царствования древних царей.

Легендарные цари

Что сказывает нам дихкан-сказитель
О том, кто первым молвил: «Я властитель»,

О том, кто первый на свое чело
Надел венец? Все было и прошло…

Поведал так старинных книг пытатель,
О богатырских днях повествователь:

Принес престола и венца закон
Царь Каюмарс, и начал править он.

К созвездью Овна солнце устремилось,
Мир получил закон, и власть, и милость.

В созвездье солнце начало блистать,
Весна вселенной расцвела опять.

Стал Каюмарс вселенной властелином.
Он обитал сперва в краю вершинном.

Себя и всех людей, для новых дел,
Он шкурами звериными одел.

Довольство он людскому дал жилищу -
Людей он научил готовить пищу.

Тридцатилетье длилась власть царя,
Сверкавшего на троне, как заря.

Возликовали твари, – все живое,
Все люди зажили тогда в покое.

Склонялось человечество пред ним,
Сияло счастье над царем земным.

Был сын отважный у царя державы,
Красавец, жаждавший борьбы и славы.

Счастливый Сиямак пленял сердца,
Он был отрадой славного отца.

Минуло времени с тех пор немало.
Держава Каюмарса процветала.

Был у царя один лишь тайный враг -
Бес Ахриман, чья сила – зло и мрак.

Был сын у Ахримана – волк-воитель,
Бесовских полчищ лютый предводитель.

Владыки блеск, царевича расцвет,-
Стал из-за них для беса темен свет.

Собрал он войско, на царя пошел он,
Отнять хотел и царство и престол он.

Открыл он замысел коварный свой,
Вселенную наполнил волчий вой.

Когда услышал Сиямак правдивый,
Что вышли, сея гибель, злые дивы,

Вскипела у царевича душа,
Полки собрал он, яростью дыша,

И вышел, тигра шкурою покрытый:
Тогда не знали панцирной защиты.

Сошлись две рати; Сиямак вступил
Отважно в бой с исчадьем адских сил.

Взмахнул косматой лапой див жестокий,
Переломил героя стан высокий,

Ударил витязя о гребни скал,
Потом когтями сердце разодрал.

Услышал Каюмарс о смерти сына,
И черным стало солнце властелина.

Зверье и птицы собрались толпой,
Ушли, стеная, горною тропой,

Ушли, вопя и плача, в скорби жгучей,
Над царским троном пыль вздымалась тучей.

Оплакивали сына целый год.
Но вот прислал посланца небосвод.

Сказал Суруш с отрадою во взоре:
«Сдержи себя, забудь на время горе,

Ты войско снаряди, – вот мой приказ,-
И племя бесов уничтожь тотчас.

Очисти лик вселенной от злодея,
Иди на битву, местью пламенея».

Властитель поднял к небесам чело,
На головы врагов призвал он зло,

Восславил господа и свет денницы
И осушил от слез свои ресницы.

Не знала сна и отдыха душа,
За Сиямака отомстить спеша.

Оставил сына Сиямак пригожий,
При деде он верховным был вельможей,

Хушангом звался Каюмарса внук,
Он был – ты скажешь – кладезем наук.

Ужасна с сыном вечная разлука,-
Дед на своей груди взлелеял внука.

Царь, в жажде мщенья, торопясь к борьбе,
Призвал Хушанга юного к себе.

Открылась внуку боль его живая,
Царь молвил, тайну сердца раскрывая:

«Сбирать войска вселенной буду я,
И клич кричать военный буду я,

А ты веди войска на бой суровый,
Я отхожу, а ты – вожатый новый».

В том войске – пери, птицы, дикий зверь,
И юный вождь их поведет теперь.

Явился черный бес, исполнен страха,
Взметнул, взрывая, к небу комья праха.

Сошлись две рати, сдвинулись тесней,-
И бесы побежали от зверей.

Хушанг ударил беса дланью львиной
И умертвил злодея в миг единый.

Он бесу отомстил за смерть отца,
С презреньем растоптал он мертвеца.

Царь Каюмарс насытил сердце местью,-
Пришла к нему кончина с этой вестью.

Прежде чем перейти к «Сказанию о Заххаке», одному из важнейших в «Шах-наме» по глубине мысли и яркости изображения, Фирдоуси сжато, но с огромной поэтической силой описывает царствования Хушанга, внука Каюмарса, Тахмураса, сына Хушанга, и Джамшида, сына Тахмураса.

Хушанг впервые добыл огонь. Целясь в могучего змея, он попал камнем в скалу.

Змей не погиб, но обнаружил камень
То, что в себе таил он: яркий пламень.

Хушанг обучил людей кузнечному делу, научил их орошать поля, возделывать землю:

Так землепашец, проливая пот,
Стал добывать свой хлеб из года в год.

Тахмурас продолжил борьбу Каюмарса с силами зла. Ему удалось оседлать Ахримана, и он стал ездить верхом на враге человечества. Тахмурас уничтожил две трети бесовского полчища, а прочие бесы, в обмен на жизнь, научили царя письму на тридцати языках, в том числе на пехлевийском, греческом, арабском, персидском, согдийском, китайском.

Блестяще началось царствование Джамшида. Он научил людей изготовлять оружие, прясть лен, шелк, шерсть, шить одежду. Джамшид разделил подданных на четыре сословия: жрецов, воинов, земледельцев и ремесленников. Царь принудил бесов работать на людей, делать кирпич, возводить дома.

Нашел он камфару в кристальном слое,
Бальзам и мускус, амбру и алоэ,

Познал искусство врачевать больных,
Изобретал он снадобья для них…

Так триста лет прошло за веком век.
Не знал в то время смерти человек,

Не знал нужды, не ссорились друг с другом,
Готовы были бесы к их услугам.

Но Джамшид возгордился: «Мир таков, как я его устроил», – сказал он. И бог лишил Джамшида своей благодати.

Сказание о Заххаке

О Заххаке и его отце

Жил некий человек в те времена,
Пустыня Всадников – его страна.

Он царствовал, создателю послушный,
Богобоязненный, великодушный.

Вот имя правосудного: Мардас.
Он добротою подданных потряс.

Он был владыкой щедрым, беспорочным,
Владел конями и скотом молочным.

У благородного отца был сын -
Любимец, утешение седин.

Заххаком звался он, простосердечный,
Отважный, легкомысленный, беспечный.

Его и Бивараспом ты зови:
«Бивар» – переведу я с пехлеви -

Есть «десять тысяч» на дари… Военных
Коней имел он десять тысяч ценных.

Он дни и ночи на коне скакал.
Не крови он, а подвигов искал.

Однажды утром посредине луга
Иблис пред ним предстал в обличье друга.

Беседа с ним была сладка, остра.
Он сбил царевича с пути добра.

Сказал Иблис: «Чтоб речь моя звучала,
Я клятвы от тебя хочу сначала».

Был простодушен юноша, тотчас
Исполнил искусителя приказ:

«Твои слова держать я в тайне буду,
Я повинуюсь им всегда и всюду».

Сказал Иблис: «Глаза свои открой:
Ты должен быть царем, а не другой!

Как медлит время с властелином старым,
А ты в тени, ты годы губишь даром.

Престол займи ты, пусть уйдет отец,
Тебе лишь одному к лицу венец!»

Заххак, почуяв боль, насупил брови:
Царевич не хотел отцовской крови.

Сказал: «Ты мне дурной совет даешь,
Дай мне другой, а этот – нехорош».

А бес: «Наказан будешь ты сурово,
Когда нарушишь клятвенное слово,

Бесславным будет близкий твой конец,
Останется в почете твой отец».

Так бес лукавый во мгновенье ока
Царевича поймал в силки порока.

«Как это сделать? – вопросил араб.-
Тебе во всем послушен я, как раб».

«Не бойся, – молвил бес, – тебя спасу я,
Главу твою высоко вознесу я».

Был во дворце Мардаса щедрый сад,
Он сердце услаждал и тешил взгляд.

Арабский царь вставал ночной порою,
Готовился к молитве пред зарею.

Здесь омовенье совершал Мардас.
Тропа не освещалась в этот час.

И вырыл бес на том пути колодец,
Чтоб в западню попался полководец.

И ночь пришла, и царь арабский в сад
Направился, чтоб совершить обряд,-

Упал в колодец, насмерть он разбился,
Смиренный, в мир иной он удалился.

Так захватил венец и трон злодей -
Заххак, отцеубийца, враг людей.

Кухня Иблиса

Когда его коварства удались,
Вновь злые козни строить стал Иблис.

Он обернулся юношей стыдливым,
Красноречивым, чистым, прозорливым,

И с речью, полной лести и похвал,
Внезапно пред Заххаком он предстал.

Сказал царю: «Меня к себе возьми ты,
Я пригожусь, я повар знаменитый».

Царь молвил с лаской: «Мне служить начни»
Ему отвел он место для стряпни.

Глава придворных опустил завесу
И ключ от кухни царской отдал бесу.

Тогда обильной не была еда,
Убоины не ели в те года.

Растеньями тогда питались люди
И об ином не помышляли блюде.

Животных убивать решил злодей.
И приохотить к этому людей.

Еду из дичи и отборной птицы
Готовить начал повар юнолицый.

Сперва яичный подал он желток,
Пошла Заххаку эта пища впрок.

Пришлось царю по вкусу это яство,
Хвалил он беса, не узрев лукавства.

Сказал Иблис, чьи помыслы черны.
«Будь вечно счастлив, государь страны!

Такое завтра приготовлю блюдо,
Что съешь ты с наслажденьем это чудо!»

Ушел он, хитрости в уме творя,
Чтоб дивной пищей накормить царя.

Он блюдо приготовил утром рано
Из куропатки, белого фазана.

Искуснику восторженно хвалу
Заххак вознес, едва присел к столу.

Был третий день отмечен блюдом пряным,
Смешали птицу с молодым бараном,

А на четвертый день на свой бочок
Лег пред Заххаком молодой бычок,-

Он сдобрен был вином темно-багряным,
И мускусом, и розой, и шафраном.

Лишь пальцы в мясо запустил Заххак -
Он, восхищен стряпнёю, молвил так:

«Я вижу, добрый муж, твое старанье,
Подумай и скажи свое желанье».

«Могучий царь! – воскликнул бес в ответ.
В твоей душе да будет счастья свет!

Твое лицо узреть – моя отрада,
И большего душе моей не надо.

Пришел к тебе я с просьбою одной,
Хотя и не заслуженною мной:

О царь, к твоим плечам припасть хочу я,
Устами и очами их целуя».

А царь: «Тебе согласье я даю,
Возвышу этим долю я твою».

И бес, принявший облик человечий,
Поцеловал царя, как равный, в плечи.

Поцеловал Заххака хитрый бес
И – чудо! – сразу под землей исчез.

Две черные змеи из плеч владыки
Вдруг выросли. Он поднял стоны, крики,

В отчаянье решил их срезать с плеч,-
Но подивись, услышав эту речь:

Из плеч две черные змеи, как древа
Две ветви, справа отросли и слева!

Пришли врачи к царю своей земли;
Немало мудрых слов произнесли,

Соревновались в колдовстве друг с другом,
Но не сумели совладеть с недугом.

Тогда Иблис прикинулся врачом,
Предстал с ученым видом пред царем:

«Судьба, – сказал он, – всех владык сильнее.
Ты подожди: покуда живы змеи,

Нельзя срезать их! Потчуй их едой,
Иначе ты не справишься с бедой,

Корми их человечьими мозгами,
И, может быть, они издохнут сами».

Ты посмотри, что натворил Иблис.
Но для чего те происки велись?

Быть может, к зверствам он царя принудил
Затем, чтоб мир обширный обезлюдел?

Иранцы приглашают Заххака на царство

Измучилась иранская страна,
Повсюду были смута и война.

Сокрылся лучезарный день в тумане,
Отторглись от Джамшида все в Иране.

Цари во всех явились областях,
Для битвы каждый поднимал свой стяг,

С полками шли цари, суровы с виду:
Иссякла в их сердцах любовь к Джамшиду.

Тогда вожди вельмож, богатырей
Отправились к арабам поскорей,

Прослышав о царе змееподобном,
Власть над землей установить способном.

На поиски царя спешила рать.
Придя, Заххака стала прославлять.

Был приглашен жестокий змей на царство,
Провозглашен владыкой государства.

Царь-змей помчался вихрем напрямик.
Украсил он себя венцом владык.

Он витязей, всегда готовых к брани,
Собрал в Аравистане и в Иране,

Воссев на трон Джамшида, заблистал,-
Мир для Джамшида тесным перстнем стал.

Его судьба внезапно охромела,
И новый царь настиг Джамшида смело.

Джамшид покинул войско и страну,
Оставив бесу власть, престол, казну.

Почти сто лет от мира он скрывался,
Для глаз людских незримым оставался.

Прошло сто лет, как занял змей престол,-
Он к морю Чина воинство привел.

Джамшид скрывался, перед злом робея,
А все-таки не спасся он от змея!

Схватил его Заххак, едва настиг,
Не отпустил ни на единый миг,

Он распилил Джамшида на две части,
Чтоб мир не подчинился прежней власти.

Был временем похищен гордый царь:
Так поглощает стебельки янтарь.

Кто был Джамшида выше на престоле?
А много ль пользы он извлек оттоле?

Над властным семь столетий протекло,
Познал властитель и добро и зло.

Зачем же долгой жизни ты желаешь,
Коль тайну мира так и не узнаешь?

Тебе он дарит и нектар и мед,
Он ласково с тобою речь ведет,

Ковер любви он стелет пред тобою,
Уж ты решаешь: «Взыскан я судьбою»,

Доволен будешь миром ты земным,
Всю душу ты раскроешь перед ним,

Как вдруг сыграет он такую шутку,
Что больно станет сердцу и рассудку.

Мне опостылел бренный сей чертог,
Избавь меня от горя, вечный бог!

Сон Заххака

Заххака власть над миром утвердилась,
Тысячелетье царствованье длилось.

Мир под его ярмом стремился вспять,
И годы было тяжело считать.

Деянья мудрецов оделись мглою,
Безумных воля правила землею.

Волшба – в чести, отваге нет дорог,
Сокрылась правда, явным стал порок.

Все видели, как дивы зло творили,
Но о добре лишь тайно говорили…

Двух чистых дев, Джамшида двух сестер,
Отправили из дома на позор.

Как звезды непорочны и красивы,
Они затрепетали, словно ивы.

Звалась одна затворница – Шахрназ,
Другой невинной имя – Арнаваз,

Их привели, царя гневить не смея,
И отдали тому подобью змея.

…Так было: по ночам двух молодых,
То витязей, то юношей простых,

Вели на кухню, к властелину царства,
И повар добывал из них лекарство.

Он убивал людей в расцвете сил,
И царских змей он мозгом их кормил.

Случилось так, что слуги провиденья,
Два мужа царского происхожденья,

Один – благочестивый Арманак,
Другой – правдолюбивый Карманак,

Вели беседу о большом и малом,
Об ужасе, доселе небывалом,

О злом царе, чье страшно торжество,
О войске и обычаях его.

Один сказал: «Пред гнетом не поникнем,
Под видом поваров к царю проникнем,

Умом раскинем, став на этот путь,
Чтоб способ отыскать какой-нибудь.

Быть может, мы спасем от мук ужасных
Хоть одного из каждых двух несчастных».

Пошли, варили явства день-деньской,
Наукой овладели поварской.

И вот людей, вступивших тайно в дружбу,
К царю, в поварню, приняли на службу.

Когда настало время, чтоб отнять
У юных жизнь, чтоб кровь пролить опять,

Двух юношей схватили часовые,
Стрелки царя, разбойники дневные,

Поволокли по городу, в пыли,
Избили и на кухню привели.

У поваров от боли сердце сжалось,
Глаза – в слезах, а в мыслях – гнев и жалость,

Их взоры встретились, потрясены
Свирепостью властителя страны.

Из двух страдальцев одного убили
(Иначе поступить – бессильны были).

С бараньим мозгом, с помощью приправ,
Мозг юноши несчастного смешав,

Они второму наставленье дали:
«Смотри же, ноги уноси подале,

Из города отныне ты беги,
Иль в горы, иль в пустыни ты беги».

А змея накормили с содроганьем,
Мозг юноши перемешав с бараньим.

И каждый месяц – шли за днями дни -
Спасали тридцать юношей они.

Когда число их составляло двести,
То из дворца всех выводили вместе,

Давали на развод овец, козлят,
И отправляли в степь… И говорят:

Дало начало курдам это семя,
И городов чуждается их племя…

Был у царя еще один порок:
Он, осквернив невинности порог,

Красавиц знатных брал себе на ложе,
Презрев закон, устав, веленье божье.

Царю осталось жизни сорок лет.
Смотри, как покарал его Изед:

Однажды Арнаваз легла с Заххаком.
Затих дворец, объятый сном и мраком.

Трех воинов увидел царь во сне,
Одетых, как знатнейшие в стране.

Посередине – младший, светлоликий,
Стан кипариса, благодать владыки,

Алмазный блеск па царском кушаке
И палица булатная в руке.

Он устремился в бой, как мститель правый,
Надел ошейник на царя державы,

Он потащил его между людей,
На гору Демавенд помчал скорей…

Заххак жестокий скорчился от страха,
Казалось, разорвется сердце шаха.

Так вскрикнул он, что вздрогнули сердца,
Что задрожали сто столбов дворца.

Проснулись солнцеликие от крика,
Не зная, чем расстроен их владыка.

Сказала Арнаваз: «О царь земной,
Прошу тебя, поведай мне одной:

Находишься ты в собственном чертоге,
Кого ж боишься ты, крича в тревоге?

Не ты ли царь семи земных частей,
Владыка всех зверей и всех людей?»

Ответил солнцеликим царь всевластный:
«Я не могу открыть вам сон ужасный,

Поймете вы, узнав про этот сон,
Что я отныне смерти обречен».

Тут Арнаваз сказала властелину:
«Открой нам страха своего причину,

Быть может, выход мы найдем с тобой,-
Есть избавленье от беды любой».

И тайну тайн своих открыл владыка,
Сказал ей, почему он вскрикнул дико.

Красавица в ответ произнесла:
«Ищи спасенья, чтоб избегнуть зла.

Судьба тебе вручила перстень власти,
И всей земле твое сияет счастье.

Ты под печатью перстня, царь царей,
Всех духов держишь, птиц, людей, зверей.

Ты звездочетов собери старейших,
Ты чародеев призови мудрейших,

Мобедам сон поведай до конца
И суть его исследуй до конца.

Поймешь ты, кто тебе враждебен: пери
Иль злые дивы, люди или звери.

Узнав, прими ты меры поскорей,-
Ты недруга не бойся, не робей».

Так молвил кипарис сереброликий.
Речь Арнаваз понравилась владыке.

Мобеды объясняют сон Заххака

Был темен мир, как ворона крыло,-
Открыло солнце из-за гор чело,

И яхонты внезапно покатило
По голубому куполу светило.

Где б ни были мудрец или мобед,
Что бдительным умом познали свет,-

Царь во дворец явиться приказал им,
О сне своем зловещем рассказал им.

У них спросил он тайные слова
О зле, добре, о ходе естества:

«Когда наступит дней моих кончина?
Кто на престол воссядет властелина?

Иль тайну мне откроете сейчас,
Иль прикажу я обезглавить вас».

«Откроем тайну, истине верны,-
Пропала жизнь, а жизни нет цены,

А если правду скроем из боязни,
То все равно мы не минуем казни».

Прошло три дня, – был мрачен их удел,
Никто промолвить слова не посмел,

И на четвертый, тайны не изведав,
Разгневался властитель на мобедов:

«Вот выбор вам; иль на помост взойти,
Иль мне открыть грядущего пути».

Оки поникли; услыхав о плахе,
Глаза – в слезах кровавых, сердце – в страхе.

Был прозорлив, умен один из них
И проницательнее остальных.

Разумный муж Зираком прозывался,
Над всеми мудрецами возвышался.

И, осмелев, он выступил вперед,
Сказал о том, что властелина ждет:

«Не будь спесивым, царь непобедимый,
Затем, что все для смерти рождены мы

Немало было до тебя царей,
Блиставших в мире славою своей,

Вел каждый счет благому и дурному
И отходил, оставив мир другому.

Пусть ты стоишь железною стеной,-
Поток времен тебя снесет волной.

Другой воссядет на престол по праву,
Он ввергнет в прах тебя, твой трон и славу.

Он будет, Фаридуном наречен,
Светиться над землей, как небосклон.

Еще не появился он, и рано
Еще его искать, о царь Ирана!

Благочестивой матерью рожден,
Как древо, плодоносен будет он,

Созрев, упрется в небо головою,
Престол добудет мощью боевою.

Высок и строен, словно кипарис,
Он палицу свою опустит вниз,

И будешь ты сражен, о царь суровый
Ударом палицы быкоголовой».

Несчастный царь спросил, судьбу кляня:
«За что ж возненавидит он меня?»

Смельчак сказал: «Коль ты умен, пойми
Что все деянья с их причиной слиты.

Ты жизнь отнимешь у его отца,
Возжаждет мести сердце храбреца.

Родится также Бирмая, корова,
Кормилица владыки молодого.

Из-за тебя погибнет и она,
Но будет витязем отомщена».

Царь выслушал, не пропустив ни слова,
И рухнул вдруг с престола золотого,

Сознанье потеряв, он отошел,
Беды боясь, покинул он престол.

Придя в себя, на мир тоскливо глянув,
Воссел он снова на престол Кейанов.

Где явно, где таясь, повел труды:
Искал он Фаридуновы следы.

Забыл о сне, о пище, о покое,
Над ним затмилось небо голубое.

Так время шло несцешною стопой.
Змееподобный заболел тоской.

Рождение Фаридуна

Родился Фаридун благословенный,
И стало новым естество вселенной.

Стан кипариса, мощь богатыря,
Из глаз лучится благодать царя,-

Он засиял, дневному солнцу равный,
Он излучал Джамшида блеск державный.

Как дождь, он миру был необходим,
Как мудрость, нужен был сердцам людским.

Над ним кружился свод небес просторный,
Грядущему властителю покорный…

Вот родилась и телка в том краю.
За кроткий нрав хвалили Бирмаю.

Цвета шерстинок – желтый, алый, синий -
Горели ярко, словно хвост павлиний.

Потрясены, столпились перед ней
Мудрец, и звездочет, и чародей.

Пошли средь старцев пересуды, толки:
Никто не видывал подобной телки!

Меж тем кружил Заххак, страшась беды:
Искал он Фаридуновы следы.

И вот отца младенца, Абитина,
Уже рука настигла властелина.

Бежал он, чтоб душа была жива,
Но, жизнью сыт, он стал добычей льва!

Злодеи-слуги змея-господина
Однажды изловили Абитина.

Как барс, был связан этот человек,
И дни его бесчестный царь пресек.

Когда узнала, какова утрата,
Мать Фаридуна, разумом богата,-

Ей имя – Фиранак, была она
Любви к ребенку своему полна,-

Судьбою сражена, с тоской во взоре,
На ту лужайку побежала в горе,

Где Бирмая росла в траве густой,
Сверкая небывалой пестротой.

Пред стражем пастбищ Фиранак предстала,
Кровавыми слезами зарыдала,

Моля его: «Дитя мое возьми,
Он злобными преследуем людьми,

Ты замени ему отца родного,
Пусть молоком поит его корова.

Награды ждешь? Дитя свое любя,
Не пожалею жизни для тебя!»

Слуга лесов, коровы страж всечасный,
Ответил праведнице той несчастной:

«Рабом я буду сыну твоему,
Я, как слуга, твои слова приму!»

Три года пастырь верный и суровый
Поил ребенка молоком коровы.

Дитя везде искал страны глава.
Везде о дивноцй телке шла молва.

Мать Фаридуна прибежала снова,
Сказала пестуну такое слово:

«В моей душе, исполненной тревог,
Явилась мысль: ее внушил мне бог.

Мне надо действовать, бежать быстрее,
Мой сын мне жизни собственной милее!

С ног отряхну я прах земли волхвов,
Близ Хиндустана мы отыщем кров.

Спасу я от врагов красавца сына,
Горы Албурз укроет нас вершина».

Проворней серны, легче скакуна
С ребенком в горы понеслась она.

В горах отшельник жизнью жил святою,
Расстался он с мирскою суетою.

«О праведник, – ему сказала мать,-
Мой край – Иран, и мне дано страдать.

Знай, что к тебе пришла я с милым сыном,
Что станет он Ирана властелином.

Ты должен сторожить его покой
И дорожить им, как отец родной».

Тот принял сына по ее наказу,
Дитя не обдал холодом ни разу…

Но до Заххака весть дошла, увы,
О потаенных зарослях травы.

Как пьяный слон, обрушить гнев готовый,
Пришел – и жизнь он отнял у коровы.

Траву он выжег, истребил стада,
Опустошил ту землю навсегда.

К жилищу Фаридуна поскакал он,
Обрыскал все, – дитя не отыскал он,

Айван его спалил, смешал с золой,
Дворец его свалил, сровнял с землей.

Шестнадцать лет прошло над Фаридуном,
В долину отроком сошел он юным.

Пришел он к матери, сказал: «Теперь
Неведомого тайну мне доверь.

Скажи мне, кто я? Семени какого?
Кто мой отец? Я племени какого?

Что я скажу собранию: кто я?
Мне быль поведай, правды не тая».

«О славный сын мой, – Фиранак сказала,-
Как ты велишь, все расскажу сначала.

Знай, жил в Иране человек один,
Чье имя, сын мой, было Абитин,-

Царей потомок, витязь безупречный,
Отважный, мудрый и добросердечный.

Он к Тахмурасу возводил свой род,
Всех предков знал своих наперечет.

Тебе он был отцом, а мне супругом,
Моим он светом был, отрадой, другом,

Но вот Заххак, прислужник темных сил,
Свой меч занес: тебя убить решил.

Скрывала я тебя, спасти желая.
О, сколько дней тяжелых провела я!

Отец твой, витязь, взысканный судьбой,
Из-за тебя пожертвовал собой:

Две выросли змеи из плеч убийцы.
Стонал Иран под властью кровопийцы.

Чтоб ублажить двух ненасытных змей,
Мозг твоего отца пожрал злодей.

Тогда бежала я в леса глухие,
Не проникали в них глаза людские,

А там, являя красок пестроту,
Жила корова, как весна в цвету,

И на траве, как царь, спокойный, строгий,
Пред нею страж сидел, скрестивши ноги.

Тебя тому я стражу отдала,
Он пестовал тебя, хранил от зла.

Вскормленный молоком коровы чудной,
Ты, словно барс, окреп в глуши безлюдной,

Но про корову и прекрасный луг
Дошел внезапно до Заххака слух.

Тогда я унесла тебя из леса,
Покинув дом, бежала я от беса.

И стража он убил и Бирмаю -
Ту кроткую кормилицу твою.

Он в яму превратил твою обитель,
И пыль дворца взвил к небесам властитель».

У Фаридуна гнев блеснул в очах,
Пришел он в ярость при таких речах,

Он, материнским потрясен рассказом,
Наполнил болью – сердце, местью – разум.

Сказал он: «Львенок превратится в льва,
Лишь силы испытав свои сперва.

Доколе нам страдать под властью мрака?
Теперь я меч обрушу на Заххака.

Идя путем пречистого творца,
Столбом взметну я пыль его дворца!»

Сказала мать: «Нет разума в решенье -
Вступить со всей вселенною в сраженье.

Принадлежит Заххаку мир земной,
Он кликнет клич – войска пойдут войной:

Из каждой части света в бой суровый
Сто тысяч смелых двинуться готовы.

Желая мести, ты не должен впредь
На мир глазами юности смотреть:

Хмель юности вкушая, к людям выйдешь,
Но в мире одного себя увидишь.

Ты во хмелю свои развеешь дни,-
Мой сын, да будут счастливы они».

«Шахнаме» — эпическая поэма Абул-Касима Мансура Фирдоуси, персидского и таджикского поэта X—XI вв. К сочинению поэмы Фирдоуси приступил предположительно в 975—976 гг., первая редакция была завершена в 994, вторая — в 1010 г.

По мнению исследователей, поэт черпал материал для создания своего шедевра из самых разнообразных источников, в том числе устных легенд и преданий древности, а главное — из свода иранской эпической традиции Абу Мансура. По утверждению поэта, он отдал тридцать пять лет жизни этому труду, завершив который приступил к изнурительному, а порою унизительному поиску меценатов в надежде положить конец нищенскому существованию и обеспечить материально свою старость. Фирдоуси питал большие надежды на патриотизм первой после арабского завоевания Ирана национальной династии Саманидов. Однако надежды оказались тщетными. Саманиды были разбиты, и власть в Мавераннахре (Средняя Азия) перешла в руки тюрка султана Махмуда Газневи со столицей в Газне. Поэт благожелательно отнесся к этим переменам, усмотрев в новом правителе долгожданного объединителя и восстановителя целостности Ирана. В 58-летнем возрасте он посылает по частям свою поэму «Шахнаме» в Газну, сопровождая каждое свое послание панегирическими стихами в адрес вновь обретенного сюзерена. Наконец, завершив свой гигантский труд, Фирдоуси, очевидно, лично отправляется в столицу, но опять его надежды не оправдались. Легенда говорит, что на непринятие его труда султаном Махмудом поэт написал дерзкие стихи, в результате чего в течение пяти лет должен был скрываться от преследования разъяренного султана. После больших страданий и крайней нищеты, поэт, получив, наконец, прошение, вернулся на родину и вскоре умер. Существует еще одна легенда: когда поэта хоронили, в ворота города вошел караван с богатыми дарами от султана Махмуда.

«Шахнаме» в большинстве списков насчитывает от 48000 до 55000 двустиший. Композиционно эпос разделен на 50 неодинакового объема песен (падишахи), посвященных отдельным правителям иранской древности, начиная от первого мифического царя вплоть до конца эпохи Сасанидов (VII в.). «Это великая эпопея человечества, конкретизированная в истории Ирана» (Я. Рыпка). Особенность творческой манеры поэта заключается в том, что он строго придерживается своих источников, не давая воли фантазии или своим субъективным суждениям. Повествование ведется по хронологическому принципу: первые мифические и легендарные цари представляют эпоху варварства, примитивное индо-арийское общество.

В древнейшей мифологической части «Шахнаме» Фирдоуси единственные враги Ирана — дивы, служители зла. С ними успешно борются первоцари Хушанг, Тахмурас, Джамшид (в Авесте Йима). Мифический образ последнего был воспринят в первую очередь как образ созидателя, положившего начало иранской государственности, культурного героя, принесшего миру много благ. Однако больше половины «Шахнаме» посвящено Турану и его отношениям с Ираном. А в эпической традиции владыкой мифического Турана считается Афрасияб. Этот богатырь (в Авесте Франграсьян) у Фирдоуси полностью обрел черты тюркского владыки, предводителя тюркских племен.

Из легендарно-мифических событий в «Шахнаме» очень важно появление на арене борьбы иранцев с туранцами эпического богатыря Рустама, с именем которого связана победа иранцев как над дивами, так и над реальными врагами-тюрками во главе с Афрасиябом. В «Шахнаме» Рустаму отводится исключительное место. Он залог победы иранцев, воспитатель самого любимого героя иранского эпоса Сиявуша, отец героя самого трагического сказания Сухраба, освободитель самого могущественного царя иранской древности Кей-Кавуса и одного из честнейших и храбрейших богатырей иранского эпоса — Бижана.

Колоритнейшей фигурой в «Шахнаме», несомненно, является Сиявуш, сын Кей-Кавуса. Сказание о нем имеет особую жанровую специфику и относится к жанру лиро-эпическому, нечасто встречающемуся в «Шахнаме».

Реально-историческая сюжетная линия в эпосе Фирдоуси начинается с эпохи Аршакидов (парфян) и завершается падением иранской государственности и гибелью последнего представителя династии Сасанидов.

Тенденция стадиального развития иранского эпоса находит продолжение в последующих главах «Шахнаме», где повествуется об исторических событиях, например, о деяниях Александра Македонского, правителей парфян, Сасанидов и др. На этой стадии освобожденный от мифов эпос вбирает в себя много хроникального материала.

Фаруд покинул крепость и на гору
Взошел, и воинство предстало взору.

Сошел, ворота запер на замок,
Чтобы проникнуть в крепость враг не мог,

С Тухаром поскакал, исполнен рвенья,–
Несчастье он обрел с того мгновенья...

Затмится наверху твоя звезда,–
Что для тебя любовь и что вражда?

Фаруд с Тухаром глянули с вершины,
Как движутся иранские дружины.

«Ты должен, – юный витязь произнес,–
Ответить мне на каждый мой вопрос

О всех владельцах булавы и стяга,
Чья обувь – золото, чья цель – отвага.

В лицо ты знаешь витязей-вельмож,
И мне их имена ты назовешь».

А воинство, отдельными полками,
Вздымалось в гору вровень с облаками.

Там тридцать тысяч было смельчаков,
Копейщиков, воинственных стрелков.

У каждого – будь пеший он иль конный –
Копье, и меч, и пояс золоченый.

Шлем, знамя, обувь, щит и булава –
Сплошь золото: уместны тут слова,

Что злата в рудниках теперь не стало,
Жемчужин в облаках теперь не стало!

Сказал Фаруд: «Все назови знамена,
Всех славных перечисли поименно.

Чей это стяг, где слон изображен?
Здесь каждый хорошо вооружен.

Кто скачет впереди, грозя очами,
Ведя отважных с синими мечами?»

Ответствовал Тухар: «О господин,
Ты видишь предводителя дружин,

Стремительного Туса-полководца,
Который насмерть в грозных битвах бьется.

Под знаменем, светло и гордо глядя,
Несется славный Фарибурз, твой дядя,

За ним Густахм, и витязи видны,
И стяг с изображением луны.

Могуч Густахм, опора шаханшаха,
Его увидев, лев дрожит от страха.

Воинственный он возглавляет полк,
На длинном стяге нарисован волк.

Здесь всадники, чьи подвиги известны,
А среди них – Занга, отважный, честный.

Рабыня, как жемчужина светла,
Чьи шелковые косы – как смола,

На стяге нарисована красиво,
То – ратный стяг Бижана, сына Гива,

Смотри, на стяге – барса голова,
Что заставляет трепетать и льва.

То стяг Шидуша, воина-вельможи,
Что шествует, на горный кряж похожий.

Вот Гураза, в руке его – аркан,
На знамени изображен кабан.

Вот скачут люди, полные отваги,
С изображеньем буйвола на стяге.

Из копьеносцев состоит отряд,
Их предводитель – доблестный Фархад.

А вот – военачальник Гив, который
Вздымает стяг, на стяге – волк матерый.

А вот – Гударз, Кишвада сын седой.
На стяге – лев сверкает золотой.

А вот на стяге – тигр, что смотрит дико,
Ривниз-воитель – знамени владыка.

Настух, Гударза сын, вступает в брань
Со знаменем, где вычерчена лань.

Бахрам, Гударза сын, воюет яро,
Изображает стяг его архара.

О каждом говорить – не хватит дня,
Не хватит слов достойных у меня!»

Богатырей, исполненных величья,
Назвал он все приметы и различья.

И мир Фаруду засиял светло,
Лицо его как роза расцвело.

Иранцы, подойдя к горе, оттуда
Увидели Тухара и Фаруда.

Стал полководец гневен и суров,
Остановил и войско и слонов.

Воскликнул Тус: «Друзья, повремените.
Один боец из войска должен выйти.

Бесстрашно, время дорого ценя,
Пусть на вершину он помчит коня,

Узнает, кто они, те смелых двое,
Зачем глядят на войско боевое.

Узнает в них кого-нибудь из нас,
Пусть плетью их огреет двести раз,

А если в них узнает он туранцев,–
Пусть свяжет, нам доставит чужестранцев.

А если он убьет их, – не беда,
Пусть их тела притащит он сюда.

А если соглядатаи пред нами,
Лазутчики проклятые пред нами,–

Пусть рассечет их сразу пополам,
Достойно им воздаст по их делам!»

Бахрам, Гударза сын, сказал: «Загадку
Я разгадаю, мигом кончу схватку.

Я поскачу, исполню твой приказ,
Я растопчу все то, что против нас».

На кряж горы скалистою дорогой
Помчался он, охваченный тревогой.

Сказал Фаруд: «Тухар, ответствуй мне,
Кто так отважно скачет на коне,

С лицом открытым и могучим станом,
С привязанным к луке седла арканом?»

Сказал Тухар: «Он, видно, смел в бою,
Но сразу я его не узнаю,

Хоть всадника знакомы мне приметы.
Иль то Гударза сын, в броню одетый?

Я помню шлем, в котором Кей-Хосров
Бежал в Иран, спасаясь от врагов.

Не тем ли шлемом, думаю, украшен
Сей богатырь, что с виду так бесстрашен?

Да, родич он Гударза по всему.
Вопрос ему задай ты самому!»

Бахрам над горной показался кручей,
И загремел он громоносной тучей:

«Эй, кто ты, муж, там, на горе крутой?
Иль рати здесь не видишь ты густой?

Иль ты не слышишь, как земля трясется?
Иль не боишься Туса-полководца?»

Сказал Фаруд: «Мы слышим звуки труб,
Мы не грубим, – не будь и с нами груб.

Будь вежливым, о муж, познавший сечи,
Ты рта не открывай для дерзкой речи.

Знай: ты не лев, я – не онагр степной,
Нельзя так разговаривать со мной!

Не превосходишь ты меня бесстрашьем,
Поверь, что сила есть и в теле нашем.

У нас есть разум, есть отважный дух,
Есть красноречье, зоркость, острый слух.

Поскольку я всем этим обладаю,
То я твои угрозы презираю!

Ответишь, так вопрос тебе задам,
Но только добрым буду рад речам».

Сказал Бахрам: «Отвечу. Говори же,
Хотя повыше ты, а я пониже».

Спросил Фаруд: «Кто возглавляет рать?
Кто из великих жаждет воевать?»

«Под знаменем Кавы, – Бахрам ответил,–
Ведет нас храбрый Тус, что ликом светел.

Здесь – грозный Гив, Густахм, Руххам, Гударз,
Гургин, Шидуш, Фархад – в сраженье барс,

Занга – он отпрыск Шаварана львиный,
Отважный Гураза, глава дружины».

Сказал Фаруд: «Достойного похвал,
Ты почему Бахрама не назвал?

Для нас Бахрам – не на последнем месте
Так почему о нем не скажешь вести?»

Сказал Бахрам: «О ты, с обличьем льва.
Где о Бахраме услыхал слова?»

А тот: "Я испытал судьбы суровость,
От матери услышал эту повесть.

Она сказала мне: «Скачи вперед,
Найди Бахрама, если рать придет.

Найди ты и воителя другого –
Зангу, что для тебя родней родного.

Как брат, любил обоих твой отец.
Ты должен их увидеть наконец!»

Спросил Бахрам: «О, где тебя взрастили?
Ветвь царственного дерева – не ты ли?

Не ты ли – юный государь Фаруд?
Пусть бесконечно дни твои цветут!»

«О да, Фаруд я, – был ответ суровый,–
Ствола, что срублен был, побег я новый».

Бахрам воскликнул: «Руку обнажи,
Знак Сиявуша ты мне покажи!»

И что же? На руке пятно чернело,
Ты скажешь – на цветке оно чернело!

Китайским циркулем – и то никак
Не мог быть выведен подобный знак!

И стало ясно: отпрыск он Кубада,
Он Сиявуша истинное чадо.

Бахрам хвалу царевичу вознес,
К нему взобрался быстро на утес,

Фаруд сошел с коня, присел на камень,
Пылал в душе открытой чистый пламень.

Сказал: "О богатырь, о храбрый лев,
Ты славен, супостатов одолев!

Я счастлив, что тебя таким увидел!
Как будто я отца живым увидел!

Передо мною – доблестный мудрец,
Воинственный, удачливый храбрец.

Наверно, ты желаешь знать причину!
Зачем взошел я ныне на вершину?

Пришел я, чтоб взглянуть на вашу рать,
О витязях иранских разузнать.

Устрою пир, – веселье пусть начнется,
Хочу взглянуть на Туса-полководца,

Затем хочу как всадник битвы сесть
И на Туран свою обрушить месть.

В бою огнем возмездья пламенею,
Святым огнем, – и отомщу злодею!

Ты полководцу, чья светла звезда,
Скажи, чтоб он пришел ко мне сюда.

Неделю вместе у меня побудем,
Мы все пред нашей битвою обсудим.

А день восьмой для нас взойдет светло,–
И сядет полководец Тус в седло.

Для мести опояшусь, бой начну я,
Побоище такое учиню я,

Что львы взглянуть на битву захотят,
Что коршуны на небе подтвердят:

«Еще земля и древние созвездья
Не видели подобного возмездья!»

"О государь, – сказал ему Бахрам,–
Ты подаешь пример богатырям.

Я с просьбой руки Тусу поцелую,
Ему поведав речь твою прямую.

Но разума у полководца нет,
Не входит в голову его совет.

Он царской кровью, доблестью гордится,
Но не спешит для шаха потрудиться.

Гударз и шах с ним спорят с давних пор:
Из-за венца и Фарибурза спор.

Он утверждает: «Я – Ноузара семя,
Чтоб царствовать, мое настало время!»

Быть может, богатырь придет во гнев,
Не станет мне внимать, рассвирепев,

Пошлет сюда кого-нибудь другого,–
Так берегись ты всадника дурного.

Он самодур, мужлан, чья мысль темна,
В его рассудке – бестолочь одна.

У нас доверья не завоевал он:
Ведь Фарибурзу царство добывал он.

«Взойди на гору, – был его приказ,–
Ты не беседуй с тем бойцом сейчас,

А пригрози кинжалом, чтоб на гору
Не смел взбираться он в такую пору».

Свое согласье даст воитель Тус,–
К тебе я с вестью доброю вернусь.

А если всадника пришлет другого,–
Не очень полагайся на такого.

Тебе пришлет не больше одного:
Известны мне порядки у него.

Подумай, – у тебя одна забота:
Не дать проходу, запереть ворота".

Тут золотую палицу Фаруд
(А рукоять – бесценный изумруд)

Вручил Бахраму: «Воин именитый,
Мой дар возьми на память, сохрани ты.

А если Тус, как должно, примет нас,
Обрадует сердца, обнимет нас,–

От нас еще получит, благосклонный,
Коней военных, седла и попоны».

Заране радуясь таким дарам,
Вернулся к Тусу доблестный Бахрам.

Сказал он Тусу с гордой чистотою:
«Душе да будет разум твой четою!

Фаруд, сын шаха, этот юный муж,
Его отец – страдалец Сиявуш.

Я видел знак, не отрывал я взгляда!
То знак их рода, рода Кей-Кубада!»

Воскликнул Тус, ответ сорвался с губ:
«Не я ль глава полков, держатель труб.

Я приказал его ко мне доставить,
А не пустые с ним беседы править,

Он сын царя... А я не сын царя?
Иль воинство сюда привел я зря?

И что ж? Туранец, словно ворон черный,
Воссел пред нами на вершине горной!

Как своеволен весь Гударза род,
От вас войскам один лишь вред идет!

Тот всадник одинок, – ты струсил ныне,
Как будто льва увидел на вершине!

Заметив нас, он стал хитрить с тобой...
Напрасно горной ты скакал тропой!»

Он к знатным обратил свои призывы:
«Мне нужен лишь один честолюбивый.

Пускай туранца обезглавит он,
Мне голову его доставит он!»

Сказал ему Бахрам: «О муж могучий,
Себя напрасной злобою не мучай.

Побойся бога солнца и луны,
Пред шахом ты не совершай вины.

Тот богатырь – Фаруд, он брат владыки.
Воитель знатный, всадник светлоликий,

И если из иранцев кто-нибудь
Захочет юношу к земле пригнуть,

Один пойдет, – он в битве не спасется,
Лишь опечалит сердце полководца».

Но с гневом Тус внимал его речам,
Отверг совет, что дал ему Бахрам.

Велел он ратоборцам именитым
На гору поскакать путем открытым.

Для битвы с отпрыском царя царей
Помчалось несколько богатырей.

Бахрам сказал им: «Не считайте ложно,
Что с братом государя биться можно.

Ресница витязя того стократ
Дороже ста мужей, он – шаха брат.

Кто Сиявуша не видал, – воспрянет
От радости, лишь на Фаруда взглянет!

Вы будете в почете у него:
Венцы вы обретете у него!»

Услышав речь Бахрама про Фаруда,
Воители не тронулись оттуда.

Заранее оплаканный судьбой,
Зять полководца Туса мчался в бой,

Исполненный воинственного духа,
Направился к твердыне Сафид-куха.

Увидев на горе богатыря,
Достал Фаруд старинный лук царя,

Сказал Тухару: «Видно, в деле этом
Тус пренебрег Бахрамовым советом.

Бахрама нет, другой теперь пришел,
Но знаешь ты, что сердцем я не зол.

Взгляни-ка, вспомни: кто же он, стальною
Одетый с ног до головы бронею?»

Сказал Тухар: «То полководца зять,
Бесстрашный муж, его Ривнизом звать.

Он – сын единственный, умен и зорок,
Есть у него сестер прекрасных сорок.

Он применяет хитрость, лесть и ложь,
Но витязя отважней на найдешь».

Фаруд ему сказал: «Во время сечи
Ужели надобны такие речи?

Пусть он слезами сорока сестер
Оплакан будет: мой кинжал остер!

Его сразит полет стрелы с вершины,–
Иль званья недостоин я мужчины.

Теперь, о мудрый муж, наставь меня:
Убить богатыря или коня?»

А тот: «Срази наездника стрелою,
Чтоб сердце Туса сделалось золою.

Пусть знает он, что мира ты хотел,
Что вышел к войску не для бранных дел,

А он по дурости с тобою спорит,
Тем самым брата твоего позорит».

Ривниз все ближе, путь гористый крут.
Стал тетиву натягивать Фаруд.

Стрела с горы к Ривнизу поспешила
И к голове шлем витязя пришила.

Конь, сбросив тело, взвился, и, мертва,
Ударилась о камень голова.

При виде в прах повергнутого тела
В глазах у Туса разом потемнело.

Сказал мудрец, дела людей познав!
«Наказан будет муж за злобный нрав».

Военачальник приказал Зараспу:
«Гори, подобен будь Азаргушаспу!

Надеть доспехи боя поспеши,
Собрав все силы тела и души.

За витязя ты отомсти сурово!
Я здесь не вижу мстителя другого».

Сел на коня Зарасп, броню надев.
Стенанья на устах, а в сердце – гнев.

К вершине устремился конь крылатый,–
Казалось, двигался огонь крылатый.

Фаруд сказал Тухару: «Погляди,
Еще один воитель впереди.

Скажи мне: он моей стрелы достоин?
Он государь или обычный воин?»

Тухар сказал: «Времен круговорот,
Увы, безостановочно идет.

Тот муж – Зарасп, сын Туса-полководца.
Нагрянет слон, – Зарасп не отвернется.

Сестры Ривниза старшей он супруг,
Как мститель, он теперь натянет лук.

Едва лишь на тебя воитель взглянет,
Пускай твоя стрела из лука прянет,

Чтоб он скатился головой к земле,
Чтоб туловища не было в седле;

Безумный Тус уразумеет ясно,
Что мы сюда явились не напрасно!»

Прицелился царевич молодой,
В кушак Зараспа угодил стрелой.

Он плоть его пришил к луке седельной,
И душу он извлек стрелой смертельной.

Примчался ветроногий конь назад,
Испугом и безумием объят.

Воители Ирана застонали,
В отчаянье, в печали шлемы сняли.

У Туса очи и душа – в огне.
Предстал он перед воинством в броне.

Двух витязей оплакал, полный гнева,
Как листья расшумевшегося древа.

Сел на коня, помчался на коне,–
Скажи: гора помчалась на слоне!

К царевичу он поскакал нагорьем,
Охвачен злобой, ненавистью, горем.

Сказал Тухар: «Теперь не жди добра,
Идет к горе свирепая гора.

Летит на битву Тус по горным склонам,
Тебе не справиться с таким драконом.

Замкнем покрепче крепость за собой.
Узнаем, что нам суждено судьбой.

Тобою сын и зять его убиты,–
Дороги к миру для тебя закрыты».

Разгневался Фаруд, разгорячась:
«Когда настал великой битвы час,

Что для меня – твой Тус, твой лев рычащий,
Иль слон, иль барс, что выскочил из чащи?

В бойце поддерживают бранный дух,
Не гасят прахом, чтоб огонь потух!»

Сказал Тухар: «Внимательны к советам
Цари, не видя униженья в этом.

Пусть горы от подножья до вершин
Срываешь ты, и все же ты – один.

Иранцев – тридцать тысяч в грозной рати,
Они придут, мечтая о расплате,

Разрушат крепость на лице земном,
Все, что кругом, перевернут вверх дном.

А если Тус погибнет в бранном споре,
То шаха вдвое горше станет горе.

Неотомщенным будет твой отец,
Наступит нашим замыслам конец.

Из лука не стреляй, вернись ты в крепость,
Запрись, и схватки ты пойми нелепость».

То слово, что умом озарено,
Тухар обязан был сказать давно,

Но глупо он советовал вначале,
Его слова Фаруда распаляли.

Владел царевич лучшей из твердынь.
В ней пребывало семьдесят рабынь,–

Сверкали, как рисунки из Китая,
За ходом битвы с кровли наблюдая.

Царевич отступить не мог: тогда
Сгорел бы он пред ними от стыда.

Сказал Тухар, наставник без удачи:
«Уж если хочешь в бой вступить горячий,

То полководца Туса пощади:
Стрелой в его коня ты угоди.

Притом, когда внезапно горе грянет.
То не одна стрела из лука прянет,

За Тусом вслед придут его войска,
А это означает: смерть близка.

Ты видел их отвагу, мощь, сложенье,
Не устоишь ты против них в сраженье».

Тогда Фаруд в воинственном пылу
Лук натянул и выпустил стрелу.

Стрела не зря смерть нанести грозилась!
В коня военачальника вонзилась.

Расстался с жизнью конь богатыря.
Тус разъярился, злобою горя.

Щит – на плечах, а сам – в пыли, расстроен,
Пешком вернулся к войску знатный воин.

Фаруд смеялся весело и зло:
«Что с этим витязем произошло?

Как этот старец с целым войском бьется,
Коль я один осилил полководца?»

Паденье Туса удивило всех.
На кровле разбирал служанок смех:

«С горы скатился воин именитый,
От юноши бежал, ища защиты!»

Когда вернулся Тус пешком, в пыли,
К нему в унынье витязи пришли.

«Ты жив, и это хорошо, – сказали,–
Не нужно слезы источать в печали».

Но Гив сказал: «Обида жжет меня,–
Вождь всадников вернулся без коня!

Всему должна быть мера и граница,
Не может войско с этим примириться.

Он сын царя, но разве нашу рать
Он вправе так жестоко унижать?

Иль мы должны принять подобострастно
Все то, что он сказать захочет властно?

Был в гневе храбрый Тус один лишь раз,
Фаруд же столько раз унизил нас!

За Сиявуша мы хотим отмщенья,
Но сыну Сиявуша нет прощенья!

Сражен его стрелой, обрел конец
Зарасп, из рода царского храбрец.

В крови утоплено Ривниза тело,–
Ужели униженыо нет предела?

Хотя он Кей-Кубада кровь и плоть,–
Он глуп, а глупость надо побороть!»

В одежды брани облачил он тело,
И яростью его душа кипела.

Фирдоуси. Шах-наме

Миниатюра из рукописи «Шах-наме» XVI века.

Фирдоуси-слава и гордость мировой

культуры

Всемирная история знает яркие, насыщенные грозными событиями периоды, которые Стефан Цвейг образно назвал «звездными часами человечества». В эти эпохи самые передовые представители своего времени, те, кого справедливо именуют совестью народной, остро и сильно переживая драматические ситуации своей эпохи, создают великие творения человеческого духа.

К числу подобных произведений, отразивших в высокохудожественной форме духовный и общественный подъем народов, относятся: «Махабхарата» и «Рамаяна», «Илиада» и «Одиссея», «Божественная комедия» Данте и трагедии Шекспира. В этом ряду стоит и «Шах-наме» гениального Фирдоуси.

Поэт, взявший себе псевдоним «Фирдоуси», что означает «райский», жил и творил в восточном Иране, который входил в те далекие времена в состав государства Саманидов, объединившего земли, на которых жили предки современных таджиков и персов. Это территориальное единство двух народов продолжалось многие столетия, и вплоть до XVI века культурное достояние персов и таджиков было общим.

В государстве Саманидов, политическими и культурными центрами которого были города Бухара и Самарканд, в X веке на базе развития производительных сил, городской жизни и роста национального самосознания народа расцвели наука и художественная литература. На территории Хорасана и Средней Азии в то время жили и творили выдающиеся математики Хорезми (IX в.), Худжанди (Хв.), великие философы и ученые Аль-Фараби (IX в.), Ибн-Сина (X–XI вв.) и Бируни (X–XI вв.).

В X веке в столице Бухаре и других городах державы Саманидов бурно развивалась литература на языке дари, иначе именуемом также фарси. Она послужила основой для дальнейшего развития классической персидско-таджикской поэзии: в X веке был выработан и отшлифован литературный язык фарси, сформировались основные жанры персидско-таджикской поэзии, сложилась система образов с развитой поэтической лексикой и богатством речевых средств, были канонизированы все стихотворные метры и их модификации.

В этот период в государстве Саманидов творила плеяда замечательных поэтов, в произведениях которых наряду с характерными для эпохи панегириками воплотились идеи и мысли, волновавшие передовых людей того времени и отразившие коренные интересы народа. В поэзии достигла высокого развития лирика как философско-этического, так и любовного характера; лирические стихи поэтов были проникнуты глубокими раздумиями о судьбе человека, о мироздании, социальной несправедливости.

О философской лирике дают яркое представление стихи выдающегося поэта-философа Шахида Балхи (X в.), в которых он выразил свое понимание взаимоотношения богатства и знаний:

Видно, званье и богатство - то же, что нарцисс и роза,

И одно с другим в соседстве никогда не расцветало.

Кто богатствами владеет, у того на грош познаний,

Кто познаньями владеет, у того богатства мало.

Персидско-таджикскую поэзию X века характеризует живое восприятие бытия, призыв к полнокровной жизни со всеми ее радостями, вызов неумолимой судьбе. Такими мотивами навеяно известное стихотворение Рудаки:

Будь весел с черноокою вдвоем,

Затем что сходен мир с летучим сном.

Ты будущее радостно встречай,

Печалиться не стоит о былом.

Я и подруга нежная моя,

Я и она - для счастья мы живем.

Как счастлив тот, кто брал и кто давал,

Несчастен равнодушный скопидом.

Сей мир, увы, лишь вымысел и дым,

Так будь что будет, насладись вином!

В VII веке Иран и Средняя Азия были завоеваны Арабским халифатом и включены в сферу экономической, политической и культурно-духовной жизни этого огромного государства. Однако уже через столетие в среде иранских образованных кругов началось движение, известное под названием шуубийа, в котором отразился протест порабощенных пародов против их духовного закабаления. Так, например, иранские шуубиты собирали древние сказания, переводили древнеиранские книги на арабский язык, использовали в своих стихах идеи, образы и мотивы Авесты и других зороастрийских религиозных сочинений.

Особое распространение в X веке получило сведение древних иранских мифов и героических сказаний в специальные сборники, носившие название «Шах-наме» («Книга о шахах»). При составлении этих произведений широко использовались написанные на среднеперсидском языке своды «Худай-наме» («Книга о царях»), в которых наряду с официальной придворной хроникой династии Сасанидов (III–VI вв. н. э.) содержались также мифы и сказания иранских народов.

В течение X века на языке дари было составлено три (по свидетельству некоторых источников - четыре) прозаических свода «Шах-наме», которые носили полуисторический-полухудожественный характер и не могли оказывать должного эстетического воздействия. Следовательно, в то время уже созрела настоятельная потребность создания истинно поэтических произведений о героическом прошлом. Все это было обусловлено, с одной стороны, все возрастающим процессом пробуждения народного самосознания у предков таджиков и персов, необходимостью духовного самовыражения, то есть создания художественной эпической литературы на родном языке; с другой стороны, было продиктовано необходимостью консолидации внутренних сил страны перед угрозой иноземного вторжения кочевых племен, с которыми Саманидам приходилось вести беспрерывные войны. Этот социальный заказ остро чувствовали все передовые писатели и общественные деятели Саманидского государства, и первым, кто попытался удовлетворить эту настоятельную потребность общества, был поэт Дакики, погибший совсем молодым (977 г.) и успевший написать всего несколько тысяч бейтов (двустиший).

Завершить неоконченную работу Дакики взялся Абулькасим Фирдоуси, создавший гениальную эпопею «Шах-наме» - венец всей персидской и таджикской поэзии.

Исторические и историко-литературные источники сообщают о жизни Фирдоуси лишь скудные сведения. Известно, что он родился где-то около 934 года, в семье обедневшего дихкана - представителя полупатриархальной-полуфеодальной знати, теснимой новым классом феодальных землевладельцев.

В 994 году, как об этом говорится в заключительной части «Шах-наме», Фирдоуси закончил первую, неполную редакцию своего произведения. За долгие годы, в течение которых он писал «Шах-наме», ему пришлось испытать и голод, и холод, и жестокую нужду. О незавидном материальном положении великого поэта говорится во многих лирических отступлениях, разбросанных по всей огромной книге. Так, в одном из них он сетует:

Луна померкла, мрачен небосвод,

Из черной тучи снег идет, идет.

Ни гор, ни речки, ни полей не видно,

И ворона, что мглы черней, не видно.

Ни дров, ни солонины у меня,

И нет - до новой жатвы - ячменя.

Хоть вижу снег - слоновьей кости гору,-

Поборов я боюсь в такую пору.

Весь мир вверх дном перевернулся вдруг…

Хотя бы чем-нибудь помог мне друг!

Над первой редакцией поэт, судя по сведениям первоисточников и текста самого «Шах-наме», трудился около двадцати лет и лишь в старости получил вознаграждение за свой поистине титанический труд. В то время правители платили поэтам за посвящение им произведений. Однако Фирдоуси оказался в незавидном положении: в 992 году (то есть за два года до завершения первой редакции «Шах-наме») Бухара - столица Саманидов, политике которых отвечал идейный смысл эпопеи и на покровительство которых поэт имел все основания рассчитывать, была взята Караханидами - предводителями кочевых племен из Семиречья. И надеждам Фирдоуси не суждено было осуществиться, но он не прекратил работы и приступил ко второй редакции, по объему почти вдвое предвосходившей первоначальную, которая была закончена в 1010 году. К этому времени Саманидов в качестве правителя Хорасана и части Средней Азии сменил могущественный властитель Газны султан Махмуд (997-1030), прославившийся как жестокий завоеватель Северной Индии. Он отверг творение Фирдоуси.

Существует много легенд о причинах конфликта между гениальным поэтом и грозным тираном. Одна из них была поэтически обработана великим немецким романтиком Генрихом Гейне.

Согласно этой легенде, султан обещал поэту заплатить за каждое двустишие по золотой монете. Но Махмуд жестоко обманул его. Когда прибыл караван от султана и развязали тюки, оказалось, что золото заменено серебром. Оскорбленный поэт, который, по преданию, будто бы находился в бане, разделил эти деньги на три части: одну вручил банщику, другую - людям каравана, а на третью купил прохладительные напитки. Это был явный и прямой вызов деспотичному правителю. Султан приказал наказать поэта - бросить его под ноги слону. Фирдоуси бежал из родных мест и много лет провел в скитаннях. Лишь в старости он решил вернуться ыа родину.

Однажды главный министр в присутствии Махмуда произнес двустишие из великой поэмы. Султан, сменив гнев на милость, решил вознаградить поэта. Когда караван с дарами входил в ворота города, из противоположных ворот вынесли носилки с телом умершего Фирдоуси.

А в тот же час из восточных ворот

Шел с погребальным плачем народ.

К тихим могилам, белевшим вдали,

Прах Фирдуси по дороге несли,

Так заканчивает свою балладу, посвященную великому персо-таджикскому поэту, Генрих Гейне.

Советские ученые указали на подлинные причины отрицательного отношения султана к «Шах-наме». С одной стороны выступал Махмуд жесткий деспот, беспощадно подавлявший народные восстания и проводивший свои грабительские походы под знаменем священного ислама, с другой - великий поэт, воспевший борьбу за отчизну, но осудивший жестокость и беспричинное кровопролитие, прославивший справедливых правителей и простых людей, призывавший ценить «тех, кто зарабатывает трудом хлеб насущный». Султан не признавал никаких иных законов, кроме собственной воли, Фирдоуси же провозглашал гимн законности и правопорядку. Махмуд не ставил человеческую жизнь ни в грош, Фирдоуси же призывал ценить жизнь как величайшее благо. Одним словом, вся идейная основа, весь строи мыслей «Шах-наме» решительно противостояли политике Махмуда, и никакой речи, конечно, не могло быть о признании султаном великого творения.

«Шах-наме» - огромная стихотворная эпопея. В течение тысячелетия поэма многократно переписывалась, и средневековые писцы, не отличаясь особой щепетильностью в вопросах авторского права, поступали с текстом, как им заблагорассудится, так что количество бейтов в различных вариантах «Шах-наме» колеблется от сорока до ста двадцати тысяч. В критическом же тексте, впервые подготовленном на основе древнейших рукописей сотрудниками Института востоковедения АН СССР, содержится пятьдесят пять тысяч бейтов, и эту цифру следует полагать близкой к истине.

Композиция «Шах-наме» такова: поэма состоит из описаний пятидесяти царствований, начиная от царей легендарных и кончая личностями историческими. Некоторые эпизоды, как, например, разделы о сасанидских шахах, содержат всего лишь несколько десятков двустиший, иные же разделы насчитывают более пяти тысяч. Есть и такие разделы, в которые автор включил самостоятельные поэмы героического или романтического плана, нередко весьма крупные по объему. Именно они вследствие своей художественной силы приобрели наибольшую популярность. Таковы, например, «Рустам и Сухраб», «Сиявуш», включенные в повествование о царствовании Кей-Кавуса.

Исследователи делят «Шах-наме» на три части: 1) мифологическую (до появления систансккх богатырей); 2) героическую (до Искандара); 3) историческую. Хотя у самого автора такого деления нет, но оно вполне оправданно и имеет под собой реальную почву.

Каждый раздел предваряется тронной речью, как, например, речь Бахрама Гура. В этом обращении к великим мира сего и простым людям вступающий на престол властелин сообщает о своей будущей политической программе.

В заключительной части каждого раздела поэт устами умирающего шаха излагает предсмертмое завещание - наставление наследнику. В этом назидании наряду с пессимистическими нотками о бренности мира содержатся призывы быть справедливым и не обижать подданных, заботиться о процветании страны. Taк звучит, например, завещание Ардашира Бабакана:

Так будь разумным, щедрым, справедливым.

Страна счастлива - будет царь счастливым.

Лжи приближаться к трону запрети,

Ходи всегда по правому пути.

Для добрых дел сокровищ не жалей,

Они стране - как влага для полей.

А если шах жесток, и скуп, и жаден,-

Труд подданных тяжел и безотраден.

Дихкан скопил казну, украсил дом,-

Он это создал потом и трудом,-

И царь не отнимать казну дихкана,

А должен охранять казну дихкана.

Книги о царствованиях и включенные в них поэмы имеют обязательные зачины и концовки, которые не повторяются буквально, а варьируются в зависимости от ситуации.

Характерно, что, в отличие от книг всех средневековых персидских поэтов, Фирдоуси непосредственно за славословием богу помещает похвалу разуму. И в дальнейшем в повествовании автор неоднократно восхваляет человеческие знания, о которых он пишет так, словно сам является нашим современником:

Познанье выше имени и званья,

И выше свойств врожденных - воспитанье.

Коль в воспитанье сил не обретут,

Врожденные достоинства замрут.

…О личном благородстве всяк болтает;

Лишь светоч знанья душу украшает.

И тот, в ком светоч разума горит,

Дурных деяний в мире не свершит.

Вся эпопея Фирдоуси пронизана одной, главной философской идеей- это борьба добра против зла. Силам добра, возглавляемым верховным божеством Ахурамаздой, противостоят полчища злых сил, главой которых является Ахриман. Иранцы в «Шах-наме» олицетворяют доброе начало, их враги - злое; небезынтересно, что те из иранцев, которые выбрали для себя неправый путь, изображаются как ступившие на стезю Ахримана. Фирдоуси так и пишет: «Его совратил Ахриман».

Злой дух в «Шах-наме» выступает в разном обличье, он не всегда действует сам, а большей частью исполнение своих нечестивых замыслов поручает дивам, то есть нечистой силе, выступающей в образе получеловека-получудовища.

Царевич Заххак, пишет Фирдоуси, был благородный и богобоязненный юноша, но его совратил Иблис (сатана), и он убил отца, захватил престол и стал систематически истреблять иранцев. Он процарствовал тысячу лет, пока силы добра во главе с потомком царей Фаридупом и кузнецом Кавой не свергли его.

В «Шах-наме» окончательное торжество всегда на стороне добра. В этом плане интересен конец эпопеи: иранское государство рухнуло под сокрушительным ударом арабских войск, величие Ирана повергнуто в прах. Но идейный смысл «Шах-наме», все призывы автора, помыслы изображенных им героев направлены на прославление своей страны. И поскольку падение Ирана изображено ретроспективно, как факт, происшедший несколько веков назад, само произведение Фирдоуси служит предостережением против повторения прежних ошибок, приведших к поражению.

Таким образом, основная мысль «Шах-наме» - это прославление родной страны, восторженный гимн Ирану, призыв к единению разрозненных сил, к централизации власти во имя отражения иноземных нашествий, на благо страны. Иранские правители - герои «Шах-наме» ни разу не начинают несправедливой войны, они всегда правая сторона, будь их врагами туранцы, византийцы или иные народности.

Богатыри и витязи в «Шах-наме» беззаветно преданы родной стране и шаху, олицетворяющему для них отчизну. Будучи незаслуженно обижены правителем, богатыри прощают обиды и оскорбления во имя общих интересов. Рустам но неведению убил юного туранского витязя Сухраба, и лишь после нанесения смертельной раны он узнает, что сразил собственного сына. А у шаха Кей-Кавуса был чудодейственный бальзам, способный вылечить смертельно раненного Сухраба, и Рустам отправляет к властелину гонца с просьбой дать зелье. Однако Кей-Кавус отказывает и без обиняков говорит прибывшему богатырю Гударзу, что он вовсе не желает, чтобы Сухраб остался в живых, из опасения, как бы отец и сын, объединившись, не свергли его с престола. В этой сцене поэт противопоставил низменности шаха величие Рустама, который и после этого остался верным вассалом Кей-Кавуса, так как для богатыря последний олицетворял собой Иран.

Вряд ли будет преувеличением утверждать, что именно Рустам - главный персонаж «шах-наме», а не властители, в войске которых он служит. В его образе автор воплотил свои представления об идеальном герое, Рустам наделен такой богатырской силой, что способен свергнуть любого шаха, а пережил их он много, поскольку сам прожил шестьсот долгих лет. Но он не поступает так, поскольку, согласно воззрениям Фирдоуси, царствовать может лишь отпрыск древних царей, наделенный фарром, божественной благодатью, осеняющей в виде нимба носителей верховной власти.

Вместе с тем Рустам в «Шах-наме» не безмолвный раб, а самостоятельная личность, наделенная огромным чувством собственного достоинства, сознающая свою силу и мощь, но тем не менее соблюдающая древние обычаи. Таким изображает его Фирдоуси в сцене, в которой шах Кей-Кавус осыпал его бранью и угрозами за опоздание на несколько дней, когда был вызван для похода против Сухраба. Сначала Кей-Кавус шлет богатырю письмо с просьбой, чуть ли не умоляет:

Пусть вечно бодрым разум твой пребудет!

Пусть в мире все тебе на радость будет!

Ты с древних лет опорой нашей был,

Ты - столп страны, источник вечных сил…

Пусть вечно над вселенною цветет,

От миродержца твой идущий род!

И счастье шахское не потускнеет,

Пока Рустам своим мечом владеет.

И вот Рустам прибывает во дворец вместе с посланным за ним витязем Гивом. Кей-Кавус приходит в ярость, и речи его звучат полным контрастом тому, что было сказано в письме:

Рассвирепел Кавус, насупил брови,

Привстал, как лютый лев, что жаждет крови.

От ярости, казалось, был он пьян,

В растерянность поверг он весь диван.

Вскричал: «Измена! Знаю я давно их!

Схвати их, Тус! Веди, повесь обоих!»

Хотя Рустам и верный вассал и подданный, он не дозволяет никому оскорблять свою честь и достоинство, и вот как он отвечает вспыльчивому властелину:

Шагнул и шаху в ярости сказал:

«Зря на меня ты гневом воспылал!

Безумен ты, твои поступки дики,

Ты недостоин звания владыки!..

Когда меня избрать хотели шахом

Богатыри, охваченные страхом,

Я даже не взглянул на шахский трон.

Был мной обычай древний соблюден.

А ведь - когда бы взял венец и власть я,

Ты б не имел величия и счастья».

Рустам покидает шаха, но вельможи и витязи посылают к нему мудрого Гударза, который уговаривает разгневанного богатыря простить шаха во имя спасения Ирана. Он возвращается, и вновь Кей-Кавус произносит совершенно иные, лицемерные слова:

Ему навстречу встал с престола шах

И молвил со слезами на глазах:

«Я нравом одарен непостоянным,-

Прости! Так, видно, суждено Йезданом…

Ты нам, Рустам, один теперь защита,

Опора наша, воин знаменитый!..

Мне в мире нужен только ты один,-

Помощник, друг мой, мощный исполин!»

В этих сценах поэт утверждает абсолютное гражданское превосходство народного героя и любимца над шахом. Величие Рустама и ничтожество властелина со всей мощью своего таланта Фирдоуси изобразил и в конфликте его с Исфандиаром. Художественное разрешение и мотивировка конфликта в данном случае намного сложнее, поскольку Исфандиар выступает как положительный герой, которому симпатизирует сам автор. Исфандиар - фигура трагическая, раздираемая противоречивыми чувствами. Он - молодой и неуязвимый воин, несправедливо оклеветанный, но тем не менее вставший грудью на защиту отчизны, когда ей угрожают неприятели. Он совершает множество блестящих подвигов и сокрушает врагов родины.

С другой стороны, Исфандиар жаждет и шахского трона. И после завершения победоносного похода он требует от отца, шаха Гуштаспа, уступить ему обещанный трон. Однако Гуштасп ставит еще одно условие - привести в столицу Рустама, скованного по рукам и ногам. Гуштасп заведомо посылает сына на смерть, так как со слов мудрого Джамаспа ему известно, что Исфандиар погибнет только от руки Рустама. Исфандиар осознает всю несправедливость требования Гуштаспа, видит, что отец платит Рустаму черной неблагодарностью, чувствует, что идет на неправое дело, и тем не менее соглашается выполнить желание отца, так как страстно жаждет царской власти. В данном случае к Исфандиару с полным основанием можно отнести слова Гегеля, сказанные им об Ахиллесе как о характере, сотканном из противоречий.

Фирдоуси облагораживает образ Рустама, который готов подчиниться шахскому требованию и явиться с повинной в столицу, но категорически отказывается разрешить сковать себя по рукам и ногам, так как рыцарская честь не позволяет ему этого. И Рустам старается склонить Исфандиара к мирному исходу, умоляет решить спор полюбовно, но тот неумолим и надменен, так как он получит трон лишь при выполнении отцовского приказа.

В этой коллизии проявляется мастерство Фирдоуси в создании трагического конфликта, решение которого может быть найдено лишь в смерти Исфандиара.

Величие гения Фирдоуси сказалось и в оценке им народных антифеодальных движений. Как великий художник он стремился преодолеть историческую и классовую ограниченность своего мировоззрения и поднялся выше средневековых представлений о характере и сущности восстаний, направленных против сильных мира сего.

Авторы исторических хроник и придворные поэты стремились заклеймить и очернить восставших крестьян и их вождей. Для сравнения можно привести слова историка X века Саалиби: «Чернь и бедняки беспорядочными толпами стекались к Маздаку, они сильно полюбили его и поверили в его пророческую миссию. Он же беспрестанно говорил лживые слова». Другой историк, Табари, называет восставших «разбойниками, насильниками, прелюбодеями», а Маздака - корыстолюбцем и подстрекателем.

И совершенно иную, правда, в некотором отношении противоречивую характеристику Маздаку и повстанцам дает Фирдоуси:

Был некий муж по имени Маздак,

Разумен, просвещен, исполнен благ.

Настойчивый, красноречивый, властный,

Сей муж Кубада поучал всечасно.

«Разбойники» и «грабители» средневековых хроник для автора «Шах-наме» были голодными отчаявшимися людьми, вынужденными изъять хлеб из царских амбаров; Фирдоуси так описывает этот эпизод:

Сказал Маздак: «О царь, живи вовек!

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

АКАДЕМИЯ НАУК СССР

ОТДЕЛЕНИЕ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ

ФИРДОУСИ

ШАХНАМЕ

ТОМ ПЕРВЫЙ

ОТ НАЧАЛА ПОЭМЫ ДО СКАЗАНИЯ О СОХРАБЕ

Издание подготовили Ц. Б. Бану, А.Лахути, А А. Стариков

ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР

Москва

1957

Редакционная коллегия серии «Литературные памятники»:

академик В . П. Волгин (председатель), академик В. В. Виноградов , академик М. Н. Тихомиров , член-корреспондент АН СССР Д. Д. Влагой , член-корреспондент АН СССР Н. И. Конрад (заместитель председателя), член-корреспондент АН СССР Д. С. Лихачев , член-корреспондент АН СССР С. Д. Сказкин, профессор И . И. Анисимов , профессор С. Л. Утченко, кандидат исторических наук Д. В. Ознобишин (ученый секретарь)

Ответственный редактор член-корреспондент АН СССР Е. Э. ВЕРТЕЛЬС

Редактор перевода Л. ЛАХУТИ

От редакции

Поэма Фирдоуси «Шахнаме» – героическая эпопея иранских народов, классическое произведение и национальная гордость литератур: персидской – современного Ирана и таджикской – советского Таджикистана, а также значительной части ираноязычных народов современного Афганистана.

Глубоко национальная по содержанию и форме, поэма Фирдоуси была символом единства иранских народов в тяжелые века феодальной раздробленности и иноземного гнета, знаменем борьбы за независимость, за национальные язык и культуру, за освобождение народов от тирании.

Гуманизм и народность поэмы Фирдоуси, своеобразно сочетающиеся с естественными для памятников раннего средневековья феодально-аристократическими тенденциями, ее высокие художественные достоинства сделали ее одним из наиболее значительных и широко известных классических произведений мировой литературы.

«Шахнаме» в переводах на многие языки мира стала достоянием широких кругов читателей. В России с поэмой Фирдоуси впервые познакомились по вольной обработке В. А. Жуковским эпизода «Рустем и Зораб». На рубеже XIX и XX вв. появились переводы фрагментов «Шахнаме». Значительное число стихотворных антологий было издано в советское время, в 1934-1936 гг., в связи с празднованием тысячелетия со дня рождения Фирдоуси. Несколько эпизодов в стихотворной обработке опубликовано в самые последние годы. Однако полного перевода поэмы на русский язык до сих пор не было.

Настоящее издание заполняет этот пробел и дает перевод всей поэмы, сделанный непосредственно с подлинника и сочетающий, насколько возможно, научную точность с художественностью. Первый том содержит:

стихотворный перевод «Шахнаме» от начала поэмы до сказания о Ростеме и Сохрабе, сделанный Ц. Б. Бану под редакцией А. Лахути;

историко-литературный очерк «Фирдоуси и его поэма „Шахнаме"», написанный А. А. Стариковым; очерк знакомит с основными проблемами изучения жизни и творчества поэта, с содержанием и литературной историей «Шахнаме»;

комментарий к стихам перевода, составленный А. А. Стариковым; библиографию основных работ о «Шахнаме», краткое послесловие переводчика, а также именной, географический и предметный указатели.

Издание рассчитано на 5-6 томов.

[ВСТУПЛЕНИЕ]1
Эти стихи являются традиционным авторским предисловием, предшествующим собственно повествованию – истории царей.

Во имя создавшего душу и ум2
Естественное, для представителя глубокого средневековья обращение к Богу в начале труда. Поэты Востока, как правило, начинали произведение кратким (10-15 бейтов) обращением к Богу, обычно именуемом «дибаче» (от «диба», «дибач» – парча), поскольку эти вступительные бейты при оформлении рукописи украшались красочными заставками с золотом и серебром, составляя как бы «парчевую страницу» книги. Независимо от авторского поэтического» вступления, средневековые переписчики по традиции начинали свой труд с основной формулы мусульманского благочестия: «Во имя Бога милостивого, милосердного» – вступительными словами к Корану в целом и к каждой его «суре» (главе) в частности. Вступительная формула переписчика предшествует поэтическому тексту «Шахнаме» в большинстве рукописей и изданий поэмы.

,
Над кем не подняться парению дум,
Кто место всему и названье дает3
Кто место всему и названье дает – В подлиннике дословно: «владыка имени» (ходаванд-е нам ) и «владыка места» (ходаванд-е джай ).

,
Дарует нам блага, ведет нас вперед.
Он правит вселенной, над небом царит,
Он солнце зажег, и Луну, и Нахид4
Нахид – персидское название планеты Венеры.

,
Он выше примет, представлений, имен;
Им в зримые образы мир воплощен.
Ты зрения не утруждай: все равно
10 Глазами узреть нам Творца не дано5
Этот бейт постоянно приводился врагами поэта в доказательство его еретических, в данном случае рационалистических, воззрений на природу Бога.

,
К нему даже мысль не отыщет пути;
Превыше всех в мире имен его чти.
Того, Кто над всем вознесен естеством,
Обнять невозможно душой и умом.
Хоть разум порою в суждениях зрел,
Он в силах судить лишь о том, что узрел
Достойной Творца нам хвалы не сложить,
Ему неустанно должны мы служить.
Он дал бытие и душе и уму -
В твореньи своем не вместиться Ему.
20 Не в силах наш разум и дух до конца
Постичь и восславить величье Творца.
В Его бытии убежденным пребудь,
Сомненья и праздные мысли забудь.
Служа Ему, истину должно искать,
В его повеленья душой проникать.
Тот мощи достигнет, кто знанья достиг;
От знанья душой молодеет старик.
Тут слову предел, выше нет ничего;
30 Уму недоступно Творца существо.

[СЛОВО О РАЗУМЕ]

О мудрый, не должно ль в начале пути6
Восхваление разума – первое, к чему обращается великий поэт. Эти строки традиционны, они характерны для поэзии сасанидского Ирана, но оригинальны по сравнению с большинством позднейших классических авторов, изощрявшихся в многословном восхвалении Аллаха, Мухаммеда, его сподвижников, первых халифов и т. д.
Восхваление разума, будь то философская категория греческого неоплатонизма или традиция сасанидского зороастризма, не может не рассматриваться как своеобразное выражение религиозного свободомыслия Фирдоуси.

Достоинства разума превознести.
[О разуме мысли поведай свои,
Раздумий плоды от людей не таи7
Заключенное в скобки двустишие является, по всей вероятности, вариантом предыдущего бейта (одна и та же рифма с херад в смежных стихах), хотя и сохраняется в большинстве рукописей и изданий.

.]
Дар высший из всех, что послал нам Изед8
Изед (авест. Язата – достойный) – основной домусульманский термин для обозначения светлого божества.

,-
Наш разум, – достоин быть первым воспет.
Спасение в нем, утешение в нем
В земной нашей жизни, и в мире ином9
В земной нашей жизни, и в мире ином, т. е. в мире земном и в мире небесном. Представление о двух мирах – общее для восточного средневековья. У Фирдоуси мы, естественно, встречаем идеалистическое представление о загробном мире, но ему чужда и позднейшая реакционная (в основном суфийская) трактовка чувственного мира как лишенного реальности, являющегося лишь тусклым отражением, тенью истинного мира идей.

.
Лишь в разуме счастье, беда без него,
40 Лишь разум – богатство, нужда без него.
Доколе рассудок во мраке, вовек
Отрады душе не найдет человек.
Так учит мыслитель, что знаньем богат,
Чье слово для жаждущих истины – клад:
Коль разум вожатым не станет тебе,
Дела твои сердце изранят тебе;
Разумный тебя одержимым сочтет,
Родной, как чужого, тебя отметет.
В обоих мирах возвышает он нас;
50 В оковах несчастный, чей разум угас.
Не разум ли око души? Не найти
С незрячей душою благого пути.
Он – первый средь вечных созданий Творца10
Встречалась и несколько иная трактовка данных бейтов в связи с двойным написанием: се пас и сепас . Се пас – три стражи (vigilia), сепас – хвала, например, в старом опыте перевода «Шахнаме» С. Соколова:
Да будет ведомо, что ум был создан первым.Души он нашей страж – воздай ему хвалу,Хвалу и языком, и слухом, и глазами,Затем, что чрез него добро и зло тебе.

,
Он стражей тройной охраняет сердца.
Слух, зренье и речь – трое стражей твоих:
И благо и зло познаешь через них.

Снимок с так называемого Хамаданского барельефа, найденного при раскопках близ Хамадана. Над высеченным изображением Фирдоуси с птицей Симоргом (?) стоит дата – годы Хиджры 955 и 833-, а также приведены стихи из Введения к «Шахнаме»

И как доживали со славой они

Свои богатырские ратные дни.

(стихи 277-280)

Кто разум и душу дерзнул бы воспеть?
Дерзнувшего кто бы услышал, ответь?
Коль внемлющих нет – бесполезны слова.
60 Ты мысль обрати к первым дням естества.
Венец мирозданья, ты создан Творцом,
Ты образ и суть различаешь во всем.
Пусть разум водителем будет тебе,
От зла избавителем будет тебе.
Ты истину в мудрых реченьях найди,
О ней повествуя, весь мир обойди.
Науку все глубже постигнуть стремись,
Познания вечною жаждой томись.
Лишь первых познаний блеснет тебе свет,
70 Узнаешь: предела для знания нет.

[О СОТВОРЕНИИ МИРА]

Сначала, чтоб все ты чредой изучал,
Послушай рассказ о начале начал.
Явил сокровенную силу свою
Создатель: Он быть повелел бытию;
Не зная труда, сотворил естество;
Возникли стихии по воле Его.
Четыре их: пламя, что светит всегда11
Фирдоуси имеет в виду четыре изначальные элемента – стихии: огонь (аташ ), воду (аб ), воздух (или ветер – бад ) и землю (прах – хак ), отражая общие религиозно-философские представления мусульманского средневековья, переплетающиеся с философскими концепциями греков, народными верованиями и религиозными догмами маздаизма.

.
И воздух, под ними – земля и вода.
Вначале движенье огонь родило,
80 И сушу затем породило тепло;
Наставшим покоем был холод рожден,
И холодом – влага, таков уж закон.
Они, назначенье свершая свое,
Творили на юной земле бытие;
Из пламени с воздухом, суши с водой
Рождаясь, явленья текли чередой.
Возник над землею вертящийся свод,
Являющий диво за дивом с высот.
Он правдой и милостью мир озарил
90 По воле Дарителя знанья и сил.
Все в стройность пришло над простором земли,
И семь над двенадцатью власть обрели12
И семь над двенадцатью власть обрели, т. е. семь планет (в том числе Солнце и Луна) расположились в двенадцати созвездиях Зодиака. Образ связан с астрологическими представлениями средневековья, по которым планеты, располагаясь в том или ином сочетании, в различных созвездиях определяют судьбы людей,

.
Воздвиглись одно над другим небеса13
Воздвиглись одно над другим небеса. – Здесь Фирдоуси точно отражает общие античные и средневековые представления о небесах как о хрустальных концентрически вращающихся сферах (система Птолемея). Таких сфер-небес обычно насчитывалось семь (по числу планет, включая Солнце и Луну). Над ними мыслилось восьмое небо – сфера неподвижных звезд и, наконец, всеобъемлющее неподвижное «горнее небо», рай – место пребывания Божества. Таким образом, в древности исчисляли и семь, и восемь, и девять небес.

,
И круговорот мировой начался.
Возникли моря, и холмы, и поля;
Сияющим светочем стала земля.
Рождение гор, бушевание вод. . .
И вот уж былинка из почвы встает.
Возвыситься время настало земле, -
100 Дотоле она утопала во мгле.
Луч яркий звезды в вышине заблестел,
И светом земной озарился предел.
Вознесся огонь, – воды вниз потекли,
И начало солнце свой бег вкруг земли14
Эта мысль представляет собой отражение господствовавших в средневековье геоцентрических представлений о мире (система Птолемея).

.
Деревья и травы везде разрослись, -
Они зеленеют и тянутся ввысь.
Одно прозябание им суждено,
А двигаться им по земле не дано.
Но вот и ступающий зверь сотворен;
110 И трав, и дерев совершеннее он.
Живет он для пищи, покоя и сна;
Отрада иная ему не дана.
Трава и колючки – вот вся его снедь;
Он мыслью и речью не создан владеть;
Не знает, что к злу, что ко благу ведет;
Творец от него поклоненья не ждет.
Создатель всеведущ, могуч и правдив;
Творил он, всю силу искусства явив.
Таков этот мир, но никто не постиг
120 Всего, что таит его видимый лик.

[О СОТВОРЕНИИ ЧЕЛОВЕКА]

В цепи человек стал последним звеном,
И лучшее все воплощается в нем.
Как тополь, вознесся он гордой главой,
Умом одаренный и речью благой.
Вместилище духа и разума он,
И мир бессловесных ему подчинен.
Ты разумом вникни поглубже, пойми,
Что значит для нас называться людьми.
Ужель человек столь ничтожен и мал,
130 Что высших ты в нем не приметил начал?
Земное с небесным в тебе сплетено;
Два мира связать не тебе ли дано?
Последний по счету, зато по судьбе
Ты – первый в твореньи, знай цену себе.
Слыхал я про это другие слова15
По-видимому, здесь Фирдоуси намекает на наличие иных взглядов, принижающих достоинство человека, в том числе и на представление о человеке как о рабе в официальной религии.

. . .
Но кто разгадает пути Божества!
О том поразмысли, что ждет впереди;
Цель выбрав благую, к ней прямо иди.
Себя приучи не страшиться труда:
140 Труд с разумом, с честью в согласьи всегда.
Чтоб зло не расставило сети тебе,
Чтоб мог ты противиться горькой судьбе,
И горя не знал в этом мире и в том,
И чистым предстал перед высшим судом,
Подумай о своде небесном, что нам
Недуг посылает и дарит бальзам.
Не старится он от теченья времен,
Трудами, печалями не изможден;
Не зная покоя, свершает свой бег
150 И тленью, как мы, не подвержен вовек;
Награду нам шлет, судит наши дела;
Не скроешь от неба ни блага ни зла.

[О СОТВОРЕНИИ СОЛНЦА]

Сверкающий яхонт царит в небесах,
Не воздух, не дым, не вода и не прах.
Там светочи яркие вечно блестят, -
Как будто в Новруз разукрасили сад16
Новруз – первый день персидского Нового года,-день весеннего равноденствия (21-22 марта нашего календаря). По персидскому солнечному календарю Новруз празднуется в первый день месяца Фервердина. Праздник Новруза, сохранившийся и в мусульманское время, основной и любимый народный праздник Ирана. Следует отметить, что в глубокой древности Новруз отмечался не в день весны, а летом, в день солнцестояния, первый день месяца Огня (Азер).

.
Там гордо плывет животворный алмаз,
Сиянием дня озаряющий нас.
С востока, в час утра как щит золотой,
160 Он в небе всплывает, слепя красотой.
Тогда озаряется блеском земля,
Мир темный светлеет, сердца веселя.
Но к западу солнце склонилось, и вот
Ночь, полная мрака, с востока плывет.
Вовек им не встретиться в беге времен -
Таков непреложный, извечный закон.
О ты, что, как солнце, блестишь в вышине!
Скажи, отчего не сияешь ты мне?

[О СОТВОРЕНИИ МЕСЯЦА]

Дан ясный светильник полуночной мгле17
Образы месяца и солнца широко использовались и в народной поэзии и в классической литературе таджиков и персов. Полной луне – символу совершенной красоты и все затмевающего блеска, как правило, противопоставлялся новый месяц (полумесяц) – эмблема скорби, уныния, ущерба.

.
170 Не сбейся с пути, не погрязни во зле!
Две ночи незрим он в просторе небес,
Как будто, устав от круженья, исчез.
Затем появляется желт, изможден,
Как тот, кто страдать от любви осужден.
Но только его увидали с земли,
Он снова скрывается в темной дали.
Назавтра поярче он светит с высот
И дольше на землю сияние льет.
К концу двух недель станет диском тот серп,
180 Чтоб вновь неуклонно идти на ущерб.
Он с каждою ночью все тоньше на вид,
К лучистому солнцу все ближе скользит.
Всевышним Владыкой он так сотворен;
Вовеки веков не изменится он.

[ВОСХВАЛЕНИЕ ПРОРОКА И ЕГО СПОДВИЖНИКОВ]18
Традиционное для мусульманского средневековья обращение к пророку (Мухаммеду) и – в зависимости от религиозного толка – к его главным сподвижникам и непосредственным преемникам: у суннитов – к четырем праведным халифам (Абу-Бекр-Бубекр, Омар, Осман и Али), у шиитов – к Али, мужу Фатимы, дочери пророка, с умолчанием или выпадами против узурпаторов и врагов семьи пророка (т. е. трех первых халифов). В дошедшем до нас тексте «Шахнаме» при подчеркнутом воспевании Али помянуты добром и его три предшественника. Однако в сопоставлении с последующими стихами (211-212) это упоминание производит впечатление какой-то случайности, нарочитости. Во всяком случае, подлинность ряда указанных бейтов – сомнительна, и в тексте они заключены в квадратные скобки.

Лишь вере и знанию дух твой спасти,
К спасенью ищи неустанно пути.
Коль хочешь покоя ты в сердце своем,
Не хочешь терзаться тоской и стыдом, -
В реченья пророка проникни душой,
Росой их живительной сердце омой.
190 Промолвил узревший Божественный свет,
В чьей власти веленье, в чьей власти запрет:
[Мир, после пророков, что Бог ему дал,]
[Достойней Бубекра мужей не видал.]
[Омар, возвестивший народам ислам,]
[Все страны украсил, подобно садам.]
[Осман, что избранником стал им вослед,]
[Был полон смирения, верой согрет.]
[Четвертый – Али был, супруг Фатимы,]
200 [О ком от пророка услышали мы:]
«Я – истины город, врата мне – Али»,-
Пророка благие уста изрекли.
Воистину воля его такова;
Мне слышатся вечно святые слова.
[Чти славное имя Али и других]
[Затем, что упрочилась вера при них.]
[Пророк – словно солнце, как звезды, – они. ]
[Чти всех: нераздельны их судьбы и дни.]
Раб верный, почту я пророка семью;
210 Тот прах, где преемник ступал, воспою.
Воистину, дела мне нет до других;
Других никогда не прославит мой стих..
Представился мудрому мир-океан,
Где, волны вздымая, ревет ураган.
Подняв паруса, по бурливым водам
Суда отплывают – их семьдесят там19
Суда отплывают – их семьдесят там. – Семьдесят судов, носящихся по бурному океану бытия, по учению мусульманских богословов символизируют семьдесят религиозных вероучений. Образ, традиционно использовавшийся в мусульманской богословской и художественной литературе. По объяснению позднейших богословов (суфиев), все эти толки (суда) с большей или меньшей легкостью должны привести к спасению (к берегу), так как в основе их – вера в Бога. Лишь материалисты-философы (дахри) с их отрицанием веры безусловно погибнут. В частности, к таким осужденным на гибель материалистам в качестве главы их причислялся и знаменитый ученый и поэт – вольнодумец XI-XII в. Омар Хайям. Фирдоуси образно подчеркивает надежность судна пророка и Али (т. е. шиитского направления) и свою верность ему.

.
Меж ними просторное судно одно;
Фазаньего глаза прекрасней оно.
С родными на нем: Мухаммед и Али, -
220 Пророк и преемник, светила земли.
Мудрец, увидав сей безбрежный простор,
В котором смущенный теряется взор,
Узнал, что валы опрокинут суда,
И всех неизбежно постигнет беда.
Он молвил: «С Неби и Веси потонуть20
Здесь в переводе использованы арабские термины подлинника. Неби – пророк, Веси – душеприказчик, исполнитель воли пророка, законный наследник его в представлении мусульман-шиитов, т. е. Али.

, -
Не это ли к небу единственный путь?
Мне руку подаст, избавляя от зол,
Хранящий венец, и хоругвь, и престол,
С ним кравчий, владеющий винным ручьем,
230 И медом, и млеком, и райским ключом. . .»
Коль хочешь в обитель блаженства войти, -
Тебе лишь с Неби и Веси по пути.
Прости, коли этих не взлюбишь ты слов,
Таков уж мой путь и обычай таков.
Рожден и умру, повторяя слова:
«Я – прах под стопою священного льва»21
Лев (хейдер – араб.) – эпитет Али.

.
Коль сердце твое – заблуждений очаг,
Знай, сердце такое – заклятый твой враг.
Презрен, кто великому в недруги дан;
240 Огнем да сожжет его тело Йездан!
Питающий душу враждою к Али
Злочастнее, верь, всех злочастных земли.
Ты жизнью своею, смотри, не играй,
Спасительных спутников не отвергай.
Со славными шествуя рядом, и сам
Склонишься ты к славным, великим делам.
Доколе мне это сказанье вести?
Умолкну: предела ему не найти.

[О ПРОИСХОЖДЕНИИ «ШАХНАМЕ»]22
В данном разделе речь идет о собирании древних преданий в одну книгу («Ходай-наме», так называемое мансуровское прозаическое шахнаме) – являющуюся основой версификации Фирдоуси.

О чем же запеть? Все пропето давно.
Сказать мне о сказанном только дано.
Преданий неведомых я не найду,
250 Плоды все обобраны в этом саду.
Но если плоды мне сорвать нелегко -
Забраться не мыслю я столь высоко, -
Под древо заманит прохладная тень,
Укроет, спасет благодатная сень.
Быть может, я места добьюсь своего
Под ветвью тенистого древа того, -
Избегнув забвенья, не сгину в пыли,
Пребуду я в книге великих земли.
Не все одинаковы жизни пути:
260 Ты выдумкой повесть мою не сочти;
Согласна в ней с разумом каждая речь,
Хоть мысль доводилось мне в символ облечь.
Старинная книга хранилась, и в ней 23
По-видимому, имеются в виду пехлевийские сасанидские хроники, включавшие и древние эпические сказания Ирана. По преданию, в конце правления сасанидов они были сведены в одну обширную «книгу владык» (пехл. – «Хватай-намак»). «Хватай-намак» (а также ее арабские переводы VIII-IX вв.) легла в основу новоперсидских прозаических сводов X в. (ходай-наме – шахнаме), в свою очередь послуживших основою для последующих версификаций. Не лишено вероятия, что речь идет и прямо о новоперсидском мансуровском шахнаме.

-
Немало сказаний исчезнувших дней.
В руках у мобедов тот клад уцелел 24
Мобеды (мубеды) – служители зороастрийского культа, представители господствовавшей, наряду с военной земельной аристократией, жреческой касты сасанидского государства. В эпоху создания «Шахнаме» зороастризм еще не был изжит, особенно в сельских местностях Средней Азии и восточного Ирана. Термин мобед , мубед (фарси) – собственно, «старшина магов-жрецов» (др.-перс. магупати ). В «Шахнаме» мобеды выступают уже как мудрые советники, знатоки и хранители традиций, а не как собственно служители культа.

,
Но каждый мудрец только частью владел.
Жил рода дехканского витязь-мудрец25
Рода дехканского витязь-мудрец, – т. е. принадлежавший к старинной земельной аристократии. Оппозиционно настроенные к новым феодальным порядкам и халифату, дехканы того времени являлись наряду с мобедами главными хранителями и ценителями старинных преданий. Под словами «витязь-мудрец», несомненно, имеется в виду Абу-Мансур ибн Абд-ар-Реззак – крупнейший земельный магнат и правитель Туса, а позднее и всего Хорасана, принимавший активное участие в сложной политической борьбе середины X в. С именем Абу-Мансура связано создание мансуровского прозаического шахнаме. Фирдоуси не называет здесь имени Абу-Мансура, одиозного для Махмуда Газневидского.

270 Из чистых, добром озаренных, сердец.
Любил он в глубины веков проникать,
Забытые были на свет извлекать.
Мобедов из ближних и дальних сторон
Созвал и воссоздал он книгу времен26
По-видимому, в данных бейтах речь идет уже прямо о создании новоперсидского (на языке фарси) свода, известного под именем «Ходай-наме» или мансуровского шахнаме.

.
Расспрашивал старцев о древних царях,
О славных воителях-богатырях, -
Как правили гордо они в старину
Землею, что ныне у горя в плену,
И как доживали со славой они
280 Свои богатырские, ратные дни.
Поведали старцы друг другу вослед
О жизни царей, о течении лет,
И витязь, прилежно внимая речам,
В заветную книгу их вписывал сам. . .
Так памятник вечный себе он воздвиг.
Чтут витязя мудрого мал и велик.

[О ПОЭТЕ ДАКИКИ]27
Дакики – талантливый поэт, современник Фирдоуси, убитый в расцвете сил и таланта своим рабом. От Дакики сохранилось несколько ярких лирических фрагментов и тысяча бейтов эпической версификации о появлении Зердешта (Зороастра), включенных Фирдоуси от имени Дакики в текст «Шахнаме». Можно, однако, предположить, что Дакики, версифицируя мансуровский свод, написал более чем тысячу бейтов, сохраненных в тексте «Шахнаме».

Прославился труд достопамятный тот;
Внимая чтецу, собирался народ.
Был каждый в сказания эти влюблен,
290 Кто чистой душой и умом наделен.
Молва разнеслась о певце молодом
С чарующей речью и ясным умом.
«Сказанья, – он молвил, – оправлю я в стих»,
И радость в сердцах поселилась людских.
Но спутником был ему тайный порок,
И в тяжких бореньях певец изнемог.
Нагрянула смерть, навлеченная злом,
Надела на юношу черный шелом.
Пороку пожертвовав жизнью своей,
300 Не знал он беспечных и радостных дней;
Сраженный рукою раба своего,
Погиб: отвернулась судьба от него.
Лишь только воспел он в двух тысячах строк
Гоштаспа с Арджаспом – пришел ему срок28
Лишь только воспел он в двух тысячах строк Гоштаспа с Арджаспом – пришел ему срок. Данный бейт взят переводчиком не из основного текста Вуллерса, а из примечаний. Гоштасп – шаханшах Ирана, покровитель и последователь учения Зердешта, Арджасп – его политический противник и ожесточенный враг новой веры (зороастризма).

.
Он умер и сказ не довел до конца:
Погасла звезда молодого певца.
Будь милостив, Боже, прости ему грех,
Его не лишай ты небесных утех!

[О СОЗДАНИИ ПОЭМЫ]29
Традиционный раздел стихотворного введения в классических таджикских и персидских поэмах средневековья, обычно проливающий свет на личность автора поэмы и обстоятельства, связанные с началом работы над книгой. Из данного подраздела мы узнаем, что Фирдоуси обратился к мысли о стихотворном воплощении мансуровских сказаний о царях после трагической гибели Дакики, уже в зрелом возрасте. В этом разделе содержатся также многие другие ценные для исследователя моменты.

От мыслей о юном певце отрешась,
310 К престолу владыки душа унеслась30
В оригинале дословно: «к трону царя мира», что может быть понято и как обращение к Махмуду Газневидскому.

.
Задумал той книге я дни посвятить,
Старинные были в стихи воплотить.
Совета у многих просил я не раз,
Превратностей рока невольно страшась.
Быть может, гостить уж недолго мне тут,
Придется другому оставить свой труд.
К тому же я верных достатков лишен,
А труд мой – ценителя сыщет ли он?
В ту пору повсюду пылала война31
Речь идет о смутах и междоусобицах в последние годы распада государства саманидов (конец X в.).

;
320 Земля для мыслителей стала тесна.
В сомненьях таких день за днем проходил;
Заветную думу я втайне хранил.
Достойного мужа не видел нигде,
Который бы стал мне опорой в труде. . .
Что краше чем Слова пленительный лад?
Восторженно славят его стар и млад.
[Не создал бы Слова прекрасного Бог -]
[Стезю указать нам не смог бы пророк.]
Я друга имел, – были мы, что двойной
330 Орех, оболочкой укрытый одной.
«Мне, – молвил он, – смелый твой замысел мил;
Ты, друг, на благую дорогу ступил.
Вручу пехлевийскую книгу тебе32
Имеется в виду мансуровское шахнаме, т. е. книга, пехлевийская разве только по своему первоисточнику. Есть серьезные основания предполагать, что Фирдоуси не знал пехлевийского языка (точнее, графики пехлеви).

,
За дело возьмись, не противься судьбе.
Свободная речь, юный жар у тебя,
Стиха богатырского дар у тебя.
Ты песнь о владыках искусно сложи
И тем у великих почет заслужи».
Заветную книгу принес он потом,
340 И мрачный мой дух озарился лучом.

[ВОСХВАЛЕНИЕ АБУ-МАНСУРА ИБН-МУХАММЕДА]33
В ряде старых рукописей Шахнаме этот подзаголовок вообще отсутствует или дается просто – Абу-Мансур Мухаммед. Абу-Мансур – скорее всего один из рядовых редставителей старой (дехканской) аристократии Туса, безвестно погибший в разгар междоусобиц.

В ту пору, как труд я задумал начать,
Жил муж, кем гордилась верховная знать;
Из рода воителей князь молодой
С умом прозорливым и светлой душой.
Он был рассудителен, скромен и смел,
Дар слова и ласковый голос имел.
Промолвил он мне: «Все я сделать готов,
Чтоб дух твой направить к созданию слов.
Твои, чем смогу, облегчу я труды,
350 Покойно живи без забот и нужды!»
Как плод охраняют от стужи, берег
Меня покровитель от бед и тревог.
Из праха вознес он меня в небеса,
Тот праведный муж, властелинов краса.
Пристало величие князю тому;
Сокровища прахом казались ему;
Он бренные блага земли не ценил
И в сердце высокую верность хранил.
Но скрылся великий, покинул наш круг,
360 Как тополь, исторгнутый бурею вдруг.
Ударом злодейским сражен роковым,
Ни мертвым не найден он был, ни живым34
Ни мертвым не найден он был, ни живым. – Это указание Фирдоуси на безвестную гибель Абу-Мансура Мухаммеда исключает возможность отождествления его с историческим Абу-Мансуром – правителем Туса, отравленным саманидами в 963-964 г.

.
Не видеть мне царского стана и плеч,
Не слышать его сладкозвучную речь.
Угас покровитель, и сирым я ста,д,
Что ивовый лист, я в тоске трепетал.
Но вспомнил я князя разумный совет,
Он душу заблудшую вывел на свет.
Князь молвил: «Коль сможешь свой труд завершить,
370 Его венценосцу ты должен вручить».
Послушное сердце покой обрело,
Надежда в душе засияла светло.
И я приступил к этой книге из книг,
К поэме во славу владыки владык35
Имеется в виду султан Махмуд Газневидский.

, -
Того, кто счастливой звездою ведом,
Престолом владеет, владеет венцом. . .
С тех пор как Создатель сей мир сотворил,
Он миру такого царя не дарил.

[ВОСХВАЛЕНИЕ СУЛТАНА МАХМУДА]36
Эти заключительные бейты стихотворного «Введения» к поэме представляют собой панегирик султану Махмуду Газневидскому.

Лишь солнце явило сиянье лучей,
380 Мир сделался кости слоновой светлей.
Кто ж солнцем зовется, дарящим тепло?
От чьих же лучей на земле рассвело?
То царь торжествующий Абулькасим37
Абулькасим (Абу-ль-Касем ) – одно из почетных имен Махмуда Газневидского.

,
Престол утвердивший над солнцем самим.
Восход и Закат он дарит красотой38
Речь, по-видимому, идет о том, что Махмуд Газневидский, прочно закрепивший за собой восток Ирана и Индию, успешно укреплял свои позиции и на подступах к западу Ирана, т. е. выступал в ореоле восстановителя древней государственности.

;
Весь край будто россыпью стал золотой.
И счастье мое пробудилось от сна;
Воскресла душа, вдохновенья полна.
Я понял: певучему слову опять,
390 Как в прежние дни, суждено зазвучать.
Властителя образ лелея в мечтах,
Уснул я однажды с хвалой на устах.
Душа моя, в сумраке ночи ясна,
Покоилась тихо в объятиях сна.
Увидел мой дух, изумления полн:
Горящий светильник вознесся из волн.
Весь мир засиял в непроглядной ночи,
Что яхонт, при свете той дивной свечи.
Одет муравою атласною дол;
400 На той мураве бирюзовый престол,
И царь восседает, – что месяц лицом;
Увенчан владыка алмазным венцом.
Построены цепью бескрайной стрелки,
И сотни слонов воздымают клыки39
Использование в войске боевых слонов, этих «танков древности», вывезенных Махмудом из Индии, произвело на современников большое впечатление, хотя и в древнем Иране были случаи использования слонов. В решающей битве близ Балха (1008 г.) пятьсот слонов Махмуда принесли ему победу над караханидами.

.
У трона советник, в ком мудрость живет40
У трона советник, в ком мудрость живет. – Имя советника – везира Махмуда – не названо. Скорее всего, мог подразумеваться основной везир Махмуда Газневидского до 1011 г. – Фазл Исфераини.

,
Кто к вере и правде дух царский зовет.
Увидя величья того ореол,
Слонов, и несчетную рать, и престол,
Взирая на лик светозарный царя,
410 Вельмож я спросил, любопытством горя:
«То небо с луной иль венец и престол?
То звезды иль войско усеяло дол?»
Ответ был: «И Рума и Хинда он царь41
Рум – Римская империя, Византия, точнее малоазиатские владения Римской империи; Хинд – Индия.

,
Всех стран от Каннуджа до Синда он царь42
Каннудж (или Канаудж – арабизованное от санскр. Каньякубджа) – столица одного из крупных индийских государств в период мусульманских завоеваний Махмуда Газневидского, ныне небольшой городок на реке Ганг. Синд – имеется в виду долина нижнего Инда, где рано и прочно утвердились мусульмане. Старые мусульманские авторы обычно различали Хинд (Индию – немусульманскую страну индусов) от Синда – долины Инда и Мекрана.

.
Туран, как Иран, перед ним преклонен43
Туран, как Иран, перед ним преклонен. – В данном случае речь идет о суверенитете Махмуда над владениями караханидов, т. е. о саманидской Средней Азии.

;
Всем воля его – непреложный закон.
Когда возложил он венец на чело,
От правды его на земле рассвело.
В стране, где законы Махмуда царят,
420 Свирепые волки не тронут ягнят.
От башен Кашмира до берега Чин44
Кашмир – город в Индии; Чин – Китай.

Его прославляет любой властелин.
Младенец – едва от груди оторвут -
Уже лепетать начинает: «Махмуд».
Воспой это имя в звенящих строках!
Той песней бессмертие сыщешь в веках.
Его повеленьям ослушника нет,
Никто не преступит служенья обет».
И я пробудился, и на ноги встал,
430 И долго во мраке очей не смыкал.
Хвалу я вознес властелину тому;
Не золото – душу я отдал ему.
Подумал я: «Вещий приснился мне сон.
Деяньями шаха весь мир восхищен.
Воистину должен прославить певец
Величье, и перстень его, и венец».
Как сад по весне, оживает земля;
Пестреют луга, заленеют поля,
И облако влагу желанную льет,
440 И край, словно рай лучезарный, цветет.
В Иране от правды его – благодать,
Хвалу ему всякий стремится воздать.
В час пира – он в щедрости непревзойден,
В час битвы – он мечущий пламя дракон;
Слон – телом могучим, душой – Джебраил45
Джебраил (Гавриил) – библейский и христианский образ архангела-благовестника. У мусульман Джебраил – вестник, передающий избраннику Мухаммеду подлинные слова Аллаха (суры Корана).

:
Длань – вешняя туча, а сердце – что Нил.
Врага ниспровергнуть ему нипочем,
Богатства отвергнуть ему нипочем.
Его не пьянят ни венец, ни казна,
450 Его не страшат ни труды, ни война.
Мужи, что владыкою тем взращены,
И те, что подвластны, и те, что вольны,
Все любят безмерно царя своего,
Все рады покорствовать воле его.
Над разными землями власть им дана,
В преданьях прославлены их имена.
И первый из них – брат владыки меньшой46
И первый из них – брат владыки меньшой. – Младший брат Махмуда Газневидского, Наср. Наместник Хорасана, – основных иранских областей саманидов. По-видимому, являлся покровителем и ценителем литературы. Поэты так называемого литературного круга Махмуда посвящали Насру свои лучшие касиды.

;
Никто не сравнится с ним чистой душой.
Чти славного Насра: могуч и велик
460 Пребудешь под сенью владыки владык.
Правитель, чей трон над созвездьем Первин47
Первин (авест. paoiryaeinyas) – созвездие Плеяд. Известно также под арабским названием Сурейя.

,
Кому был родителем Насиреддин,
Отвагою, разумом, благостью дел
Сердцами знатнейших мужей овладел.
Правителя Туса еще воспою48
В тексте неясно, о ком идёт речь. Можно было бы предположить Абу-Мэнсура, но в редакции, посвященной Махмуду Газневидскому, это представляется невозможным.

,
Пред кем даже лев затрепещет в бою.
Щедротами свой осыпая народ,
Для доброй лишь славы он в мире живет.
Стезею Йездана ведет он людей,
470 Желая царю нескончаемых дней. . .
Властителя да не лишится земля,
Да здравствует вечно он, дух веселя,
Храня свой престол и венец золотой,
Не ведая бед, под счастливой звездой!
Теперь обращусь я к поэме своей,
К сей книге увенчанных славой царей.